он проводил время или в операционной, или со своими больными. Но всё-таки я добилась встречи.
Чудак и в самом деле оказался Чудак. Прежде всего внешность: у него были глаза, как у светофора, показывающего, что путь свободен: ярко-зелёные, мерцающие. Во-вторых, он был большой и нелепый, с непропорционально крупными и мягкими руками, одной из которых он тут же ухватил меня за плечо. В-третьих, он потребовал сразу всю биографию, с подробностями. Я выкладывала ему день за днём свою жизнь. Не скрыла и конфликта с матерью, и того, что мне некуда идти ночевать. Я даже пообещала продать свой скелет клинике — за операцию. В-четвёртых, всю остальную часть дня, до темноты, он осматривал и изучал меня.
Решение он принял сразу же: он будет делать операцию. В связи с невозможностью вернуться домой, к матери, и испросить у неё разрешение на операцию, из-за отсутствия каких бы то ни было других родственников прямо сейчас он помещает меня в стационар. Обследования на аппаратуре начнёт завтра же.
— Сонюшка, к окну положи барышню, пусть надышится летним воздухом перед переходом в новую эру.
Обследования и анализы подтвердили то, что он и так уже понял: грудь у меня не развилась, потому что я — недоразвитый мужчина, во мне уже есть готовые мужские внутренние органы, я и то, и другое. И отцу, и матушке — «подарок». Может быть, во мне даже больше мужчины, потому что во мне вовсю вырабатываются мужские гормоны.
В общем, к моему удивлению, всё прошло много легче, чем можно было предположить. Возвращается ко мне сознание, и я слышу:
— Сонюшка, скорее поздравляй юношу с рождением. Скорее поздравляй!
Передо мной — Чудак и старшая медсестра его отделения, худышка со взглядом косули.
— Представляешь, Сонюшка, ему даже гормоны жрать не нужно, какой везунчик. И внуков нам с тобой ещё народит бессчётное количество, может давать семя! И скелет, Сонюшка, мы с тобой не разрешим ему продавать, а оформим нашего новорождённого Сашеньку как научное открытие. Поспеши увековечить его новое имя в книге жизни!
В довершение всего он позвал меня жить у него (жильё и еда бесплатно) сроком на пять лет, пока я не закончу институт, за это я должен выполнять всю домашнюю работу. Если я согласен, он отказывает своей домработнице от места и мне отдаёт её комнату.
Согласен ли я?
— Сонюшка, тебе не кажется, что он обалдел малость? Как сказал бы твой муж, вышел в аут.
Так началась моя новая жизнь.
Правда, пришлось преодолеть кое-какие трудности — с документами.
Старые всё равно не годились, у меня теперь другой пол. Понадобился месяц на то, чтобы с помощью медицинских справок оформить паспорт и аттестат.
В тайнике моей матери похоронена её дочка. А начинает жить сын, которого так страстно ждал отец.
Даже мысли не мелькнуло — зайти к матери. Лишь общее с ней формальное местожительство значилось в новом паспорте, но в конце имени и в фамилии не стояло больше буквы «а», а в той же квартире, где жила мать, теперь номинально числился вместо дочери сын.
На собеседование с медалистами я, естественно, не попал: оно прошло в первых числах июля, пришлось сдавать экзамены, но в институт я поступил. В тот, который заканчивал мой отец.
Пять лет учёбы дались мне тяжко: я не только учился на полную катушку и выполнял все функции преотличной домохозяйки, но и перестраивался психологически и физически.
Научиться говорить «я пошёл», «я решил», «я разобрался». Научиться понимать своё тело. Научиться на равных разговаривать с парнями… Объяснить невозможно, насколько это оказалось труднее и учёбы, и домашней работы! Лишь сам человек может осознать свои ощущения. Боль, болезнь, одиночество — только мои, никакой самый талантливый писатель их не передаст.
Можно сказать, я сделал себя. Сделал из себя сына своего отца. Оставалось взять его работы, понять, что он хотел передать мне, и доделать то, что он не успел доделать. Английский я к концу института знал уже вполне прилично.
О матери думать себе запрещал. Задачи, которые я поставил перед собой, помогали мне — отнимали каждую мою секунду. Я и спал-то на бегу — от силы пять часов!
Но вот институт окончен.
4
Выйдя с дипломом в дождливый день, я пошёл домой.
То чувство, когда я гладил материну чёрную жилу, вело меня — гнало: скорее, скорее, не успеешь.
Я успел.
Но мать я не узнал. Съёжившаяся, сморщенная, она сидела и смотрела в окно, когда я ступил в квартиру.
Окно — во двор, и собаки с их хозяевами, и дети с их мамами-бабушками, деревья и клумбы рядом с помойками — жизнь матери.
Она не поняла, что произошло: почему кто-то вошёл в её дом! Но не испугалась. Счёты её с жизнью были уже сведены, и отстранённость уже застыла печатью на лице.
— Мама! — сказал я не привычным для неё, мужским голосом.
Успокоить чёрную, стремительно бьющуюся жилу. Но жила билась едва-едва и не была такой толстой, как когда-то, она тоже съёжилась и лишилась энергии жизни. Руки мои, налитые мужской силой, висели вдоль тела бесхозные.
— Мама, я не дочь твоя, я — сын. При рождении был почти сыном. И дочкой был одновременно. Я выбрал.
Лёгкий интерес мелькнул в её глазах, но тут же потух.
— Мама, я сделал операцию. Я теперь твой сын.
— У меня нет сына, — сказала мать. — А дочка совсем маленькая, никак не вырастет.
Только теперь я заметил лежащую на её коленях куклу. Мне она кукол не дарила, а может, дарила, только память сохранить не сумела. Кукла — в голубом платье с кружевным воротником. Голубые глаза, пакля волос.
Я огляделся. На диване нашей гостиной, в кресле, на столе лежали изделия матери: расшитые жилеты, платья с кружевами, кружевные блузки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87