Действительно, или родители, или из школы. Больше-то звонить все равно некому. С Ольгой они еще утром по сотому разу все обмусолили и договорились встретиться на вокзале.
Может, просто номером ошиблись?
Ну, давай, давай, придумай еще что-нибудь, такое же реальное и безобидное. Ты же трусиха! Самая настоящая трусиха! Ты даже самой себе боишься признаться, от кого ждешь звонка.
Конечно, ошиблись!
Или родители!
С чего бы звонить ему?!
— Алло, — сказала она, добредя наконец до телефона.
Собственный голос показался похожим на мышиный писк.
— Здравствуй, — прозвучало в ответ, и Алена суматошно огляделась, в безумной надежде спрятаться от колокольного звона в груди, кроме которого в мире ничего не осталось.
Только ее разбухшее сердце и голос — близкий, будто он стоит рядом и обнимает за плечи.
Она никогда еще не слышала его голос по телефону и не узнала, но поняла, сразу поняла, что это он.
Наверное, надо что-то сказать. По телефону обычно общаются. Или нет? Или как?
— Алена, — позвал он встревоженно, — ты здесь?
— Ага, — глупо ухмыляясь, ответила она, — как поживаешь, Кирилл?
Хороший вопрос. Можно еще про погоду спросить. Тоже ничего себе тема.
— Я поживаю у твоего подъезда. Можно подняться?
— Куда? В смысле, как у подъезда? Что ты тут делаешь?
— Мне надо с тобой поговорить.
Нет. Этого не может быть. Что такое срочное он хочет обсудить? Или он не знает, что именно сегодня, через час с небольшим поезд №172 — или 173?! — должен увезти их с Ташкой в Москву. А потом самолет — тоже с каким-то там номером или они без номеров? Она никогда не летала на самолетах и не знает ничего такого! — В общем, самолет унесет их еще дальше. Аж до самого Парижу.
Вот как.
И вещи уложены. И мысли упакованы. С первым она справилась в полчаса. А второе было трудней, очень трудно. Но ведь получилось. Или только кажется?
А он хочет поговорить.
И вся упаковка к чертовой бабушке!
Она стояла, прижав телефонную трубку к плечу, и ровным счетом ничего не соображала. Пожалуй, лишь то, что он совсем рядом, и хочет зайти. Вот это Алена поняла отчетливо.
И что дальше?
— Так что? Я поднимусь?
— Конечно, Кирилл. Это ничего не значило.
Кретин! Как будто если бы она сказала «нет», ты бы остановился!
Кирилл резко вынул хендз-фри, едва не оторвав вместе с ним ухо.
А может, и остановился бы. И был бы трижды кретином. Ведь топтался же он на месте все это время! И было совершенно непонятно, почему.
Алена повесила трубку и мрачно уставилась на дверь. Нет, это ничего не значит. Он зайдет попрощаться. Передать гостинцы для сестры. Все просто.
— Ну, кто там? — выскочила из кухни Юлька. — Родители, да? Что они еще сказали? У тебя лицо… его как будто нет, этого твоего лица. Накапать валерьяночки?
Алена медленно провела ладонью по лицу, которого не было.
— Не надо валерьяночки. Ты… Вы с Владом можете меня во дворе подождать?
— А ты тут тем временем рыдать будешь, да? — возмутилась Юлька. — Что ты за человек такой, Алька?! Хоть раз в жизни плюнула бы на приличия и поревела мне в жилетку! Ален, ну чего ты?
— Пожалуйста, пожалуйста! Подождите меня снаружи.
— Влад, пойдем, — поняла, наконец, Юлька, — тут намечается прощание славянки.
За ними хлопнула дверь, и Алена замерла в коридоре.
Как в кино, вдруг подумалось ей, когда все решается в последний момент. Сердце точно сейчас лопнет.
Что решается-то, дуреха?! Что ты опять выдумываешь?
Шаги.
Это он идет. Только он ходит так, что стекла начинают припадочно дрожать.
Он идет к ней. А она, как дура, сидит на чемодане. Очень трогательно. И правда, прощание славянки. Отыскать бы еще белый кружевной платочек. Боже мой, ну что же делать?! Как, как это пережить? Пусть бы был уже завтрашний вечер, и столичные огни, и суматоха, и одиночество, и слезы в три ручья, когда голова коснется чужой подушки в чужой кровати.
И чтобы точно было известно, что назад пути нет.
Лопнуло не сердце, лопнуло что-то в голове, и от этого осмыслить происходящее было невозможно. Оставалось только сидеть и ждать.
— У тебя открыто, — сообщил Кирилл с кривоватой усмешкой, возникнув в коридоре.
— Я тебя ждала, — пояснила Алена, взглянув на него снизу вверх со своего чемодана.
Он прислонился к стене. Говорить было трудно. Если б кто знал, как трудно было говорить!
Оттого и усмешка, что скулы сводило тоской и рот от тяжести непроизнесенных, неизвестных слов съехал на сторону.
— Ты едешь? — спросил Кирилл зачем-то.
— Еду, — кивнула она.
— Одна?
— С Ташкой. Она во дворе.
— А Балашов? Вы с ним… ты его видела?
Алена не сразу поняла, о чем это он. Ах да, Балашов. Ее бывший муж. И что? При чем тут он?
— Я его не видела, — отчеканила Алена.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — быстро сказал Кирилл, не услышав ее.
Ему было все равно, что там такое с Балашовым. Просто трудно было говорить. Очень трудно. Гораздо легче получилось про Балашова, который совершенно ни при чем.
— Слышишь? Я не хочу, чтобы ты уезжала!
— Ты не хочешь, чтобы я уезжала, — послушно повторила Алена, — я поняла.
Не так. Не то. Болван! Кретин!
— То есть, я хочу, чтобы ты вернулась.
— Куда? — уточнила она деловито и обвела руками прихожую. — Сюда? Я уже подготовила документы на продажу. И из школы уволилась.
— Я знаю, — кивнул Кирилл, — ты смелая.
— Смелая?! — изумилась она.
Конечно. Конечно, она очень смелая. Он знать не знал, какая она смелая, и злился, и восхищался, и завидовал, когда понял. Перемены — любые! — его пугали невероятно. И он не менялся и ничего не менял. А зачем, собственно?
Зачем? Теперь он точно знал, зачем.
— Возвращайся, Ален, — сказал тот Кирилл, который знал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86