«Ну, старина, пора!») в прохладную, душащую темноту сада за виллой «Монплезир».
7
— Персиваль Артур! Где ты? — послышался голос с широкого балкона террасы, сообщавшейся с гостиной и выходившей в сад. — Не нужно думать, что я тебя не вижу! — В нижнем этаже, в окнах кухни, зажегся свет, и стала видна темная тень, на цыпочках кравшаяся по дорожке. — Ты идешь домой?
— Ш-шш! Практически уже пришел! — Шепот исходил из глубины кустов, в которых исчезала тень. — Я только…
— Иди домой, мальчик.
— Кыш, кыш, как древний философ говорил своему грызуну. Ничего не говори. Я уже там. — Шуршание в жасмине; воздух напитан запахом разогретых на солнце цветов. — Но только… Ночью в саду так хорошо. Ты никогда не замечала? Ты можешь пролезть между перил, если выдохнешь и нагнешься. А из сада Симпетт хорошо виден бар «Казино» и все, что там происходит! Смотри, звезда падает! Вон там! Там! Ты успела загадать желание?
— Иди домой.
— А, надоело. Я говорю: успокойся. Иди сюда. Лучше ты выйди в сад, Джой!
За ее спиной раздались шаги. Доктор Рекс Траверс вошел в гостиную, приблизился к открытому окну и увидел, что юная хозяйка дома перевесилась через балконные перила, словно бледный шарф.
— Пора, старина!
— Ладно!
Легкая тень метнулась к кухонной двери.
Оттуда послышались голоса: снисходительный вопрос Мери, важной привратницы с Харли-стрит, громкий кашель и поток французской речи Мелани, кухарки, нанятой вместе с меблированной виллой. Мелани была уроженкой Марселя. Ей было тридцать пять, но ее фигура расплылась и напоминала фигуру шестидесятилетней английской прачки, если бы не тонкие и изящные щиколотки и запястья. Ее черные блестящие волосы буйно вились, на щеках цвели розы, а над смеющимся ярко-красным ртом с замечательными белыми зубами красовались усы! В ушах она носила золотые кольца — это был, как она охотно рассказывала всякому, кто пожелает слушать, «дар любви», а пухлую шею украшала золотая цепь с двумя медальонами: Дева Мария и Святой Антоний. Персиваль Артур фамильярно называл ее Мелонс, она же постоянно подсовывала ему самые лакомые кусочки и научила множеству песен: «Хмель», «Это любовь», «Ах, не целуй меня» и так далее (у нее был абсолютный слух и очень мелодичный голос — редкость для француженки). И вот одна из этих песен зазвучала в напитанном ароматом цветов ночном воздухе — мелодия, давно забытая в Англии, но все еще популярная по другую сторону Ла-Манша…
Джой и Траверс на балконе были так же зачарованы, как Персиваль Артур и Мери внизу, в кухне. Ибо голос Мелани чаровал, захватывал и не отпускал. В нем было тепло виноградников ее страны и легкий хмель деревенского красного вина с ароматом — в это почти невозможно поверить, — с ароматом цветов жасмина, кусты которого ряд за рядом росли на здешних полях по дороге в Грасс. Жасмин выращивали для парфюмерных нужд.
Песня смолкла. Раздались аплодисменты, выражения восторга Персиваля Артура и Мери. Мери говорила: «Хорошо поет, правда? Интересно, а знает она „Я хочу быть счастливой“?» Персиваль Артур восклицал: «Великолепно! Trey be! Браво! Брависсимо!» — желая, чтобы это звучало легкомысленно и дерзко, но его восторг выглядел очень искренним — невольно он вкладывал в эти восклицания еще и восхищение теплом, звуками и запахами южной ночи.
Не только древние римляне перестали быть абстрактным понятием, но и многие другие вещи, которые раньше он считал мифом. Ему всегда был присущ практический склад ума, но с сильно развитым поэтическим воображением; и, как справедливо считают многие, именно игра воображения определяет все остальное. И с таким складом ума (цитируя самого знаменитого из воспитанников Харроу),
Как только в закрытую школу его поместили,
Он в третьем-четвертом семестре смертельно устал.
Учебою мысли его заморожены были,
Как будто бы мальчик на Северный полюс попал.
Но сейчас Персиваль Артур Фитцрой, наоборот, находился на юге, он с энтузиазмом аплодировал южной жизни и южным песням:
— Брависсимо! Еще!
8
— Мальчик немного отбился от рук, — комментировал Траверс, возвращаясь в розовую гостиную (совершенно невероятную комнату, которую мы еще опишем). — Он пропускает летний семестр и воображает, что всегда можно избежать того, чего не хочешь. Он постоянно только и думает, как бы пропустить, избежать, удрать…
— Мы все были такими, — мягко заметила с балкона девушка.
Именно она, Джой Траверс, была вторым человеком, наслаждавшимся этой новой жизнью. Она, которой казалось, что будущее не сулит ей ничего хорошего, внезапно обнаружила, что уехать из Лондона на юг означает: вырваться из темного и душного тоннеля к свету!

Глава вторая
ДЕВУШКА НА ВИЛЛЕ ДЛЯ НОВОБРАЧНЫХ
Как поле, что не тронул плуг,
Цветок без солнца и пчелы,
Так и чужак в Саду Любви…
Киплинг
1
Прочтя запоздалое письмо от Джеффри Форда (она торопливо пробежала его на платформе вокзала «Виктория», перед тем как они заняли свои места в поезде), Джой ощутила то же, что человек, приговоренный к смерти пыткой: после первых же мгновений пытки он начинает смеяться, что бы ни делали с ним его мучители. Наступает шок, измученные нервы не выдерживают напряжения.
Слишком поздно… Ничего уже не поделаешь… невозможно ничего объяснить Джеффри… Невозможно ничего объяснить или даже просто показать это письмо человеку, который (какая насмешка!) стал ее мужем!
Она слишком устала психологически. Она и сама не отдавала себе отчета в том, сколько силы вложила она в немой вопль, обращенный к отсутствовавшему Джеффри: «Забери меня отсюда!» — чего все это ей стоило. Может быть, в тот момент в ней сломалось что-то, чего уже не вернуть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101