Если говорить честно, известие задело меня сильнее, чем я могла предположить. Было больно думать, что мои друзья отправятся на новые места без меня. До этого момента я ничего не имела против ребенка. Теперь же я с горечью обнаружила, что ненавижу его и все, связанное с ним, ненавижу Коннора, который — быть может, сам того не желая — посадил меня в клетку, из которой нет спасения. Если бы наш брак был нормальным, хотя бы таким, каким его обрисовал майор Ли, и разлука бы произошла не по его или ее воле, возможно, мне было бы легче примириться с ребенком. Но наша семейная жизнь с Коннором нисколько не походила на нормальную, мы расстались потому, что Коннор вполне сознательно и преднамеренно отказался удержать меня возле себя, и ребенок — его ребенок — представлял собою одно из тех случайных явлений, которого он, вероятно, вовсе не предвидел.
Невольно я взглянула на лежащее сверху письмо Коннора. Оно дразнило и манило, и мне захотелось — правда, без всякой реальной надежды, что мое желание осуществится, — чтобы оно сильно отличалось от прежних писем. Подняв глаза, я встретилась с пристальным взглядом Генри, в котором отражались и гнев, и боль. Он улыбнулся, стараясь скрыть свою озабоченность, и, вставая, прервал Дженис на полуслове:
— Думаю, мы уже порядком тут надоели, пошли, Дженис.
Я не пыталась их удержать, а возражения Дженис, заявившей, что она еще не рассказала и половины запасенных ею новостей, не возымели действия. Генри не обратил внимания на ее протесты, а я заверила ее довольно равнодушно, что меня вполне устраивает и половина. Не успела закрыться за ними дверь, как санитар внес мое вечернее какао и сообщил, что электроснабжение восстановлено. В подтверждение он включил настольную лампочку и унес масляную лампу. В унылом настроении я при непрерывно мерцающем свете выпила какао и взяла конверт с письмом Коннора, принуждая себя наконец прочитать его. В верхней строчке стояло только мое имя, без всяких префиксов или ласковых эпитетов. Затем в трех или четырех абзацах он перечислял различные празднества и вечеринки, на которых он присутствовал, людей, с которыми встречался, а также красочно описывал разные удовольствия, выпавшие на его долю. К горлу снова подкатил большой твердый комок. Перевернув листок, я прочитала следующие строчки:
«Не думаю, Вики, что есть смысл затягивать этот фарс. Наша женитьба была ошибкой. Давай смотреть правде в глаза. Если ты пожелаешь прекратить ломать комедию, я сделаю все, что в моих силах, чтобы посодействовать тебе... Ты, несомненно, знаешь, что я имею в виду...»
Да, подумала я безрадостно, мне хорошо известно, что он имеет в виду. Хотелось бы только знать, что сказал бы исполненный самых благих намерений Хью Ли, если бы прочитал это письмо, меня так и подмывало нажать на кнопку моего звонка, пригласить его и показать ему послание Коннора. Любовь, напомнила я себе, должна быть взаимной, только тогда она что-то значит. Свет, вспыхнув в последний раз, погас. Вполголоса выругавшись, я сунула письмо Коннора под подушку. Я его не дочитала, но концовка, вероятно, ничем не отличалась от остального текста, кроме того, в подобном состоянии духа я не чувствовала большой охоты к дальнейшему чтению. Другие письма могли вполне подождать. К ним у меня тоже не лежало сердце.
В дверь тихо постучали, потом она приоткрылась, и показалось тусклое белое пятно человеческого лица.
— Вики, — услышала я голос Генри, — я вернулся. Не мог оставить вас один на один с тем письмом.
Он ощупью добрался до кровати, и я почувствовала, как его рука шарила по одеялу, ища мою руку.
— А где Дженис? — спросила я придушенным шепотом.
Наконец он отыскал мою руку и сжал ее.
— Дженис? — переспросил он таким тоном, будто слышит это имя впервые. — О, я отправил ее обратно в лагерь. Мы приехали сюда на джипе, и она на нем уехала.
— А как же вы доберетесь до лагеря? — спросила я. До лагеря от Рангуна было целых пятнадцать миль.
— Не волнуйтесь, — нетерпеливо затряс головой Генри, — доеду на попутных... или дойду. Дорогая, три с половиной года я провел, работая, как кули, и привык преодолевать пешком большие расстояния. Вас не должно это беспокоить.
Мы оба молчали и неуверенно смотрели друг на друга в полумраке. Я едва различала лицо Генри, но ясно видела его блестевшие глаза и губы, которые улыбались, выражая бесконечную нежность и любовь. Он дотронулся до моей щеки и сказал:
— Вы плакали, Вики. Прочитали письмо, да?
— Да, прочитала. Пока не вырубилось это чертово электричество.
С лица Генри медленно сползла улыбка.
— Письмо, как и все предыдущие, я полагаю? Какой-нибудь прелестный рисуночек на этот раз?
— Никаких рисунков.
Комок застрял в горле, и я безуспешно пыталась его проглотить. Жалость и доброта Генри сделались для меня совершенно невыносимыми.
— Генри, пожалуйста, уйдите. Вы ничем не в состоянии помочь.
Его сильные пальцы больно сдавили мою руку.
— В самом деле ничем? Вики, вы должны дать мне возможность вам помочь. Я этого хочу, разве не понимаете? Ведь я люблю вас. Вы это знаете, дорогая.
— Бесполезно говорить о любви. У вас нет никаких шансов, Генри. Я должна вернуться. Меня отправляют в Австралию.
— Я в курсе. Дженис рассказала мне, что вы уезжаете на госпитальном судне. — Он выпустил мою руку. — Я ведь тоже там буду. Мы, Вики, поплывем вместе.
Я ждала, что он скажет дальше; хотелось знать: известно ли ему о ребенке. Если нет, то мне следовало просветить его, так как факт моей беременности коренным образом мог изменить ситуацию для меня, правда, это, по-видимому, мало касалось Коннора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69