Я поблагодарила неизвестного, едва различимого в темноте доброжелателя и, прикурив от услужливо предложенного огонька, сидела в уютном содружестве до тех пор, пока Рейн не объявила, что у нее вышли все иголки и импровизированный концерт закончен. Мужчины поднялись и постепенно растворились в окружающей темноте, безмолвные и таинственные, как призраки. В сопровождении Рейн и Генри я прошествовала к своей палатке, у входа он весьма любезным тоном пожелал нам спокойной ночи. Внешне он держался ровно, ничем не проявляя своей обиды, но старательно избегал смотреть мне в глаза. Мне хотелось думать, что я вовсе не задела его самолюбия, но в глубине души знала, что он сильно уязвлен, хотя, возможно, лишь на короткое время. Чувства возникают быстро в столь напряженной атмосфере, но им недостает устойчивости и глубины. Когда Генри сядет на пароход и отплывет в Англию, он, вероятно, забудет меня. Что бы он ни говорил, но я ведь в самом деле была первой белой женщиной, с которой ему пришлось близко столкнуться после освобождения из плена. Я не хотела иметь на своей совести страдания двух людей — его и Алана. Раздеваясь, я старалась убедить себя, что нет нужды беспокоиться, что я вовсе не ранила Генри, ничем не уязвила его мужское достоинство. В случае с Аланом было много такого, за что я могла укорять себя; однако были ли у меня основания винить себя за те чувства, которые неожиданно обнаружил передо мной Генри О'Малли? Ведь если говорить честно, я старалась относиться к нему просто, по-дружески, хотя, возможно... Я пошарила в кармане и нашла кольцо Коннора.
Когда я надевала его на палец, Рейн с ехидцей заметила:
— Итак, ты все-таки решила его носить. Л я все удивлялась, когда же ты его наденешь.
Я не ответила. Другие девушки в нашей палатке уже спали, и это служило оправданием моему молчанию. Рейн пожала плечами. У нее на пальце все еще блестело обручальное кольцо, и мне было непонятно, почему она проявляла такой повышенный интерес к моему кольцу.
— Возможно, было бы лучше, если бы мы все носили кольца, — сказала она.
— Быть может, ты права, — ответила я кротко, натягивая пижаму и вопросительно глядя на нее. — Ты уже готова?
— Нет, — покачала она головой. — Хочу еще хорошенько расчесать волосы. Пока ехала на этом ужасном грузовике, столько набилось песку. Обо мне не беспокойся, ложись спать. Когда закончу, сама потушу лампу.
Она долго занималась своими волосами. Я легла в постель и накрылась с головой простыней. Под ней было душно и жарко, но ничего не поделаешь — сеток от москитов не было, и поэтому, спасаясь от назойливых насекомых, приходилось залезать под простыню. Прищурив глаза, Рейн наблюдала за мной, рука со щеткой быстрыми нервными движениями разглаживала черные волнистые волосы.
— Ты очень странная женщина, Вики, — наконец проговорила она тихим сердитым голосом, и меня поразила прозвучавшая в нем неприязнь.
С того самого вечера в гостинице Христианского союза в Калькутте, когда мы говорили об Алане, Рейн ничем не проявляла своей антипатии ко мне. И если ее отношение не отличалось большой теплотой, оно было, по крайней мере, вежливым и вполне сносным. Что же касается совместной работы, то здесь у меня к ней не было ни малейших претензий. Она находилась в отряде дольше, чем я, и знала все, что касается работы армейских магазинов. Мы обе не сомневались: не подай она прошение об увольнении из армии, ее непременно повысили бы в звании. Тот факт, что я формально являлась ее начальницей, нисколько не смущал нас. По крайней мере, мне так казалось. Слишком хорошо ее зная, я никогда не пыталась ей приказывать, да в этом и не было необходимости. Она и без указаний всегда четко понимала, что нужно делать в данный момент, и отлично справлялась со своими обязанностями. На первых порах, когда мы в страшной спешке оборудовали магазин, ей довольно часто приходилось единолично принимать решения, которые всегда оказывались разумными и не вызывали у меня возражений.
И, глядя на нее теперь, я старалась отгадать причину внезапно возникшего озлобления. Едва ли это как-то было связано с Генри. Я провела с ним меньше времени, чем она, и не могла себе представить, чтобы Генри признался Рейн в чувствах, о которых он совсем недавно говорил мне. Он не принадлежал к типу людей, которые охотно распахивают душу перед посторонними; сдержанность во всем являлась отличительной чертой его характера, и еще он был слишком жизнерадостным человеком, чтобы хандрить, кукситься, всенародно посыпать голову пеплом, давая тем самым Рейн повод что-то заподозрить.
— Уже слишком поздно, Рейн, — сказала я примирительно. — И если ты не очень устала, то я — как выжатый лимон. Кроме того, мы разбудим наших девочек, если начнем доискиваться до причин моих странностей. Причин более чем достаточно, но у меня нет желания обсуждать их сейчас.
— Нет, мы должны это сделать теперь же... или никогда, — возразила Рейн. — Завтра я уезжаю.
— Уезжаешь? Послушай... — Я рывком села в постели и с удивлением уставилась на нее. — Уезжаешь из лагеря — хочешь ты сказать?
— Покидаю отряд и Бирму. Возвращаюсь домой, разве ты забыла? Пришел приказ о моем увольнении из армии, и я должна отправиться на ближайшем пароходе.
— Я не знала. Начальница ни словом не обмолвилась, когда была у нас утром.
— Приказ поступил сегодня вечером. Дороти сообщила мне запиской.
— Что же ты мне раньше не сказала?
— С какой стати? — зевнула Рейн.
— Но это ставит меня в довольно сложное положение, — заявила я, раздраженная ее тоном. — Я остаюсь без заместителя.
— Ты получишь Джоан Кросбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69