Не пойдешь ведь к пациенту, который платит только за один день пребывания на койке месячную зарплату рядового врача, в дешевых колготках, в старой кофтенке, с какой-нибудь кулебякой на голове вместо прически. Марья Филипповна и по отделению ходила теперь частенько без медицинского халата, хоть халат у нее и был известной немецкой фирмы, сшитый по последней моде. Приличнее, как она считала, было разговаривать с больными не с позиции все знающего Господа Бога, а на равных, с позиции превосходного менеджера, способного разрешить многие проблемы. Поэтому разговоры она предпочитала вести, не пребывая в униформе у постели больного, а сидя в ее собственном кабинете, напоминающем офис солидного банковского предпринимателя, в котором по стенам были развешаны картины под старину, а в углу помещался стеклянный шкафчик с коллекцией засушенных растений и бабочек. «Как в старые добрые времена», — думала она, имея в виду английские фильмы многолетней давности, в которых если имелся какой-нибудь персонаж, облеченный медицинским дипломом, так обязательно напоминал своей внешностью и обстановкой кабинета не иначе как Шерлока Холмса и его две комнаты на Бейкер-стрит. Только на роль доктора Ватсона Марье Филипповне оказалось не так-то просто найти претендента. Кроме Аркадия Петровича Барашкова, который почти всегда теперь выступал в роли грубияна и бунтаря, у нее в штате был еще молодой коллега, ее ровесник и однокурсник Владислав Федорович Дорн. Они с Машей учились все шесть лет в одной группе.
Владик Дорн с третьего курса института, со времени, когда студенты серьезно начинают изучать клинические дисциплины, возненавидел запахи аптеки, больничной кухни, стерильного материала, живого тела, гноя и крови и уже подумывал о том, чтобы бросить медицинский институт к чертовой матери. Младший брат его к тому времени перешел в седьмой класс и вместе с такими же, как он, малолетними единомышленниками погрузился с головой в компьютерные игры. Владик, до того времени к брату относившийся весьма снисходительно, увлечением его весьма заинтересовался, а через некоторое время брата даже зауважал. С его помощью он стал печатать на компьютере всевозможные рефераты и студенческие истории болезни, оценил по достоинству это очень полезное приспособление и пересмотрел свои взгляды на медицину. Этот же ветер перемен побудил его окончить клиническую ординатуру по условной специальности «Диагностические методы исследования». Случайная встреча с Марьей Филипповной, искавшей сотрудника и компаньона в свое вновь открывшееся отделение, и желание получать приличную зарплату окончательно определили место его работы. Таким образом, Владислав Федорович Дорн являлся теперь в отделении главным диагностом.
Еще под началом у Марьи Филипповны работали две процедурных сестры, Райка и Галочка, и несколько подменных ночных, то есть выходящих на работу только в ночь. Вопрос с санитарками тоже был решен, ибо обе санитарки получали теперь столько же, сколько при Валентине Николаевне получал самый старый доктор отделения Чистяков. Вот такие персонажи пребывали сейчас там, где еще два года назад резвился со своими шуточками доктор Ашот Гургенович Оганесян, сердилась на старого ворчуна Валерия Павловича красавица, клинический ординатор Татьяна и ревновала Тину к Барашкову медсестра Марина. Ни следов этих людей, ни памяти о них не сохранилось уже ни в перепланированных комнатах-палатах, ни в ординаторской, где сейчас в окружении своих приборов хозяйничал один Дорн, ни в коридоре. Даже закадычную Тинину подругу старую пальму и то за ненадобностью после ремонта утащили куда-то на первый этаж. По правде сказать, никого это теперь и не интересовало. Обезьянье же дерево в одиночестве пребывало на подоконнике в кабинете Мышки.
В общем, другие в отделении сейчас были времена и другие люди. Аркадий Петрович времени здесь проводил мало, ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы осмотреть больных и сделать записи в листе назначений. В десять он еще не приезжал, а в двенадцать часто его уже не было. Но Марья Филипповна, зная об этом безобразии, мирилась с ним, не делала Барашкову замечаний, боялась с ним расстаться. А Владислав Федорович Дорн вообще старался в лица больным не смотреть, вопросов им не задавать и все свое внимание сконцентрировал только на результатах исследований. Был доктор Дорн высок, строен, светловолос. Прическа его всегда была по-модному чуть растрепана, голубые глаза близоруко и насмешливо прищурены. Но, бесспорно, в глазах его присутствовала мысль, что по нынешним временам уже являлось достоинством молодого человека. Подбородок его был всегда одинаково чуть небрит, рукава дорогого джемпера, который он предпочитал носить на голое тело, всегда чуть приспущены, а джинсы были последней модели и куплены в фирменном магазине. В общем, доктор Дорн был моден, хорош собой, умен и поэтому не мог не нравиться Марье-Филипповне.
— А на фига мне с больными разговаривать? — говорил он Маше, и лицо у него при этом презрительно кривилось. — Будущее за диагностикой. Чем совершеннее диагностика, тем легче лечить. А что с того, что эти больные как заведенные по два часа в день способны рассказывать одно и то же? «Здесь колет, здесь режет, здесь цокает, в голове щелкает, в глазах мушки прыгают!» Ничего невозможно понять. То начнут перечислять, чем болели все их родственники на протяжении двух веков, а то наоборот — начнешь спрашивать действительно то, что Надо, а они, как назло, наберут будто полный! рот воды и цедят сквозь зубы либо «да», либо «нет».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27