— поинтересовалась она.
— Это?
Она и забыла, что так и несет в руках этот маленький кусочек иной жизни. Детскую мечту, которой никогда не суждено воплотиться. Маленькую, такую маленькую, что даже обидно становится — вот так, Тоня, и мечты у тебя должны быть совсем маленькие…
Крошечные.
— Это…
Она уже хотела сказать, что это ей подарили, но посмотрела на потухшие глаза подруги и пожалела ее быстрее, чем пробудился разум.
— Это тебе, — сказала она, с некоторой поспешностью протягивая коробочку с духами Шерри.
Шерри застыла, не сводя с чудесного подарка глаз, нервно облизнула губы и, подняв наконец-то огромные, изумленные глаза, переспросила:
— Мне?
Тоня кивнула.
— Тебе, — тихо повторила она.
— Но… почему?
Конечно, Тоня могла бы еще соврать, что это ей передал Бравин, или еще какую глупость сморозить, но она вовремя одумалась — уж такого счастья она этому толстому уроду не устроит!
— Просто так, — сказала она, стараясь не смотреть на уходящий в другие руки кусочек волшебства. — Это… бракованные… Там с коробкой что-то было. Списали. Я…
Врать дальше ей не хотелось. Да Шерри и не напрашивалась. Она просто счастливо улыбнулась, обняла Тоню и прошептала:
— Спасибо… Это так… чудесно. Правда, это ведь дорогие духи?
Тоня что-то пробормотала, отчаянно краснея, и подумала: «Тоня, ты просто дура, потому что завтра Шерри выйдет на работу и сама узнает, что никто никаких духов не списывал…»
И плевать, решила Тоня. Может, она внезапно нашла пятисотку. И решила вот так ее потратить… Мало ли что ей пришло в голову.
И что из того, что Шерри узнает?
Главное — чтобы никто не сообщил ей «приятную новость» о Бравине.
По крайней мере, пока она не придет в себя.
Он уже давно ловил себя на мысли, что собственный труд ему неинтересен.
Когда творчество продается, оно перестает быть наслаждением, подумал он и невесело усмехнулся.
А что делать? Где найти выход?
Дима рассмеялся и встал. Потянувшись, он посмотрел на экран. Там улыбалась пухлогубая красотка. И почему-то Диме она совсем не нравилась. Он даже подумал, что никогда не купил бы рекламируемые косметические средства, будь он женщиной. Его бы оскорбило такое видение женской красоты. Почему-то он подумал, что лицо той девушки, которую он сегодня случайно увидел, мельком, было бы более кстати…
Может быть, она не такая красавица, на взгляд «новых глашатаев красоты», усмехнулся он. Но — эта беззащитность, эта тихая улыбка… Бог мой, скоро их совсем не станет! Все женщины будут подражать образу Вампиреллы. И он, Дима Воронов, приложит свою руку к созданию нового «имиджа».
Как просто — надо заменить одно слово другим, и смысл бытия тускнеет…
Имидж — образ. Образ — имидж…
Одно слово — требовательное, насыщаемое душой, а второе…
Жалкая тряпочка-бикини, наполняемая только общим выражением лица.
Он открыл бар, достал бутылку «Шардонне», плеснул в стакан вина. Снова усмехнулся.
«Шардонне» в граненом стакане».
По радио снова говорили о заложниках и террористах. О страхе, боли, ненависти, — о том, что испокон веков называется емко и страшно — «зло» или «зло под солнцем», а потом снова включили рекламу — сразу, после рассказа о детях-заложниках. И кто-то по радио беспечно вопросил: «Маня, ты куда?», а Маня эта в сотый раз отправилась покупать шкаф-купе, и Дима уже не мог вспомнить, про что пелось в этой песенке раньше. И куда Маня ходила раньше, когда еще не было этих шкафов.
Эта рекламная песенка и Димины мысли были такими неуместными и отвратительными, именно сейчас, когда там, где-то далеко, несколько сотен детей были в руках упырей с человеческими лицами, этого «зла под солнцем». И Дима подумал, что «зло» плодится и размножается именно потому, что из этого мира неслышными шагами уходит красота. А вместо нее — этой вечной, тонкой красоты — рождаются гомункулусы, денатурированные красотки, и чем дальше удаляется оскорбленная этой заменой красота, тем меньше у мира шансов спастись…
И он, Дима, помогает плодить этот отвратительный денатурат.
Это ведь его творение, глупая красотка, которая плевала на все несчастья мира, заботясь только о состоянии своих зубов.
Ее ничто не волновало, кроме денег и страсти.
И она была похожа на…
Вино приобрело отвратительный вкус. Стало кислым.
Он поморщился и отставил стакан дальше.
«Зачем она мне? Я ее не люблю…»
Красотка улыбалась с экрана монитора.
Теперь ее улыбка казалась ему зловещей.
«Если ты меня бросишь, — вспомнил он, — я не буду жить… Но и ты тоже не будешь!»
Этот разговор, который тогда казался ему глупой и неуместной шуткой, теперь вдруг обрел смысл.
«Я не буду жить. Потому что — мне будет незачем…»
Тогда, полгода назад, он был слишком легкомысленным, чтобы поверить в серьезность ее слов.
Теперь он начинал в них верить. И начинал бояться…
Ей и в самом деле жить было — незачем…
Он усмехнулся. Заставил красотку исчезнуть, одним легким прикосновением пальцев к клавиатуре.
— А вот ее я не мог бы нарисовать тут, — пробормотал он. — Ее можно только легкой акварелью и тонкой кистью… На мольберте. Она — живая…
Но воспоминания уже овладели его сознанием. Он не мог отрешиться от них — слишком живыми они были, осязаемыми, и эти голоса из прошлого, и тихий смех…
Это была самая обычная «тусовка творческих единиц», как он это про себя называл. Группа помпезного народа, обремененного комплексом неполноценности с сопутствующей манией величия…
Дима там терпеть не мог находиться. Ему казалось, что он — только новая бабочка в чьей-то коллекции.
Но, как ему объяснила тогда его однокурсница Людка Крайнева, притащившая его сюда, «без этой тусни ты никуда не пробьешься — погаснешь в своем журнальчике, даже не успев разгореться толком».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82