Всего-то половина листа. А потом Мышка вчиталась в нее и удивленно поняла — а ей нравится… «Навозну кучу разрывая, Петух нашел Жемчужное зерно и говорит: „Куда оно? Какая вещь пустая!“
Она представила себе отчего-то классную руководительницу, разрывающую навозную кучу, и рассмеялась.
В роли петуха, пожалуй, ее давешний враг смотрелся уморительно. И ведь в самом деле — найди она жемчуг, не поняла бы, для чего он… Странные люди, равнодушные к красоте, если она не приносит практической пользы…
На минуту ей стало их всех жаль, потому что она не могла понять, как можно жить в этой невыносимой серости, погружаясь туда все больше и больше. В навозную кучу. Искренне считая, что блеснувшие жемчужины — «вещь пустая».
Потом она нашла и стихотворение. Сначала хотела прочесть тот самый монолог Офелии, но потом упрекнула себя за дерзость. И решила быть проще.
Когда репертуар был составлен, она все-таки вернулась к этому монологу, удивляясь самой себе.
— Ну, не плевать ли, что они про меня станут думать? — прошептала она. — Может быть, у меня и не будет никогда больше возможности это прочитать… Хотя бы так.
Вечером она не выдержала. «Видимо, дни тянутся так медленно, потому что я его не вижу, — решила она. — С этими экзаменами, консультациями и „петухами“ с навозными кучами. Вдруг, если я его увижу, дни полетят подобием птиц…»
Дождавшись вечера, когда родители собрались на дачу, а она — лицемерка! — осталась, сославшись именно на консультацию и на экзамен, Мышка некоторое время посидела у окна, дожидаясь, когда машина увезет родителей в сторону Чардыма. Потом еще немного подождала — ровно столько, чтобы убедиться: они не вернутся.
После этого она переоделась — натянула джинсы и майку — и вышла из дому, втайне презирая себя за невольную ложь. По дороге сумела себя успокоить, потому что консультация-то и в самом деле была, значит, не такая уж она и лгунья.
Мышка шла привычной дорогой и, только когда вдали прогудел поезд, неожиданно остановилась… возле закрытого гаража…
Осторожно оглянувшись, она невольно отшатнулась, как от порыва холодного ветра. Ей даже почудился слабый запах формалина — как самой, воплощенной в плоть, смерти.
Как зачарованная, она стояла, боясь пошевелиться, и смотрела на эту синюю железную дверь. «Да выйди же ты из ступора, — попробовала она призвать собственные чувства к порядку. — Выйди. Вспомни, куда ты шла…»
Дверь тихо приоткрылась. «Сейчас появится Ленка, — устало и обреченно подумала Мышка. — Она выйдет и спросит меня, не хочу ли я к ней присоединиться…» Ощущение было таким сильным, что на минуту ей показалось, будто из щелки в двери на нее и в самом деле смотрят Ленкины злые глаза. «Не хочешь присоединиться, Краснова? Тут хорошо… Присоединись ко мне — сама увидишь… Страшно только первые мгновения, когда поезд разрубает тебя надвое и ты слышишь собственный крик. А потом появляется какая-то хрень, вроде бы ведущая на небеса, и ты видишь ангелов… Тут плохо, Краснова. И не станет лучше… Впрочем, скоро ты все узнаешь сама. На своей нежной шкурке…»
— Девочка…
Она дернулась, как от удара, от мягкого прикосновения к плечу.
— Ты что? Тебе нехорошо, что ли?
Теперь, возвращенная участливой дамой в реальный мир, она увидела, что дверь закрыта. Померещилось, подумала она.
— Спасибо, у меня все в порядке, — благодарно выдохнула она.
— Смотри, — недоверчиво проговорила невольная спасительница. — И что вы тут-то ходите? Вон недавно тут девчонку твоего возраста обнаружили…
— Тут короче, — проговорила Мышка.
— Смотря до чего тут короче, — философски заметила женщина, двигаясь дальше.
Мышка пошла следом, стараясь не оборачиваться. А вдруг чертова дверь с призраками снова окажется приоткрытой?
* * *
Когда Кинг увидел ее на пороге, он понял две вещи. Одна — что ей сейчас страшно. Она замерзала, несмотря на майскую жару. Невольно, повинуясь безотчетному порыву, когда разум уходит, выпуская на волю чувства, он притянул ее к себе. И понял вторую вещь — сегодня. Он уже ничего не может поделать. Это была даже не его воля. Не ее… Это была высшая воля. Сегодня это должно произойти.
Он поднял глаза вверх. «Зачем Тебе это?» Ответ он понять не мог. Он был уверен, что ему ответили, вот только не смог понять до конца… Потому, Господи, что ты создал мужчину и женщины для любви, а не для того, чтобы они жрали яблоки, усмехнулся он. Но она ведь ребенок…
И тут же поймал себя на том, что он ведь всю жизнь так и будет видеть в ней ребенка. Даже когда ей исполнится пятьдесят — и тогда она останется ребенком.
Мышка замерла в его руках и только тихонько шептала что-то, уткнувшись ему в грудь, — он не мог разобрать ее слов. «Что она говорит? — вспомнилось ему. — Она молится…»
Он гладил ее по волосам, стараясь успокоить, и все пытался угадать слова, произносимые ее губами. Наконец она подняла на него глаза и спросила тихо, едва слышно:
— Ты любишь меня? Как сорок тысяч братьев любить не могут?
Он ничего не ответил, только тихо засмеялся, прижимая к себе еще сильнее, словно пытаясь оставить ее там, у себя, никогда больше не выпуская в этот жестокий мир, оберегая ее от каждого дуновения ветра и зная, что все это невозможно…
— Ты не ответил.
— Я ответил, — тихо сказал он. — Просто ты не услышала…
— Тогда думай громче, — проворчала она и снова уткнулась в его грудь.
— Я не могу думать так же громко, как ты, — признался он.
Она что-то еще проговорила и снова подняла глаза. Теперь она смотрела прямо ему в глаза.
— Так я не поняла до сих пор, ты меня любишь?
— Наверное, да, — рассмеялся он.
— Нет уж, ты выясни это на все сто процентов, — серьезно заявила она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90