Роберт же умирал от зависти, вспоминая стены из красного кирпича, садик с изгородью, ступенчатую террасу и незыблемость дома в Ханслоу, где жил Питер. Никакой тебе ночной качки, никакого скрипа или треска, когда лодка трется о соседний борт. И все-таки Роберт сохранил очень теплые воспоминания о тех днях, когда они с Питером рулили на крохотном ялике Бонни, воображая себя по очереди то Христофором Колумбом, то Васко да Гама. Конец у путешествий был, как правило, один и тот же: Бонни звала их домой, одной рукой удерживая развевающиеся длинные волосы, а другой – узкое полосатое полотенце, едва прикрывающее ее спереди. О том, какой вид открывается сзади соседям, она не тревожилась. Роберт краснел, но утешался тем, что соседи если и не затмевали его мать в эксцентричности, то уж соответствовали точно. Зато вечеринки они устраивали самые лучшие во всей округе.Вечеринки вечеринками, но с плавсредства Роберт съехал, как только смог внести первый вклад за коттедж на две спальни в Старом Айлуорте, в нескольких кварталах от реки. Для Роберта в нем воплотилось все, чего можно ждать от дома, – викторианский стиль, аккуратная терраса, подъемные окна на втором этаже и изящный эркер внизу. Всю первую ночь в собственном доме новоиспеченный хозяин заполнял землей ящики на подоконниках, высаживал цветы, драил кафель в ванной и просто валялся на полу, впитывая чудесное ощущение устойчивости нового жилища. Ни качки, ни криков чаек, ни беспрерывных ночных звонков. Тишина и покой, только ветер толкается в кирпичные стены и шелестит по стеклам. Прошло еще месяца два, прежде чем к Роберту вернулся нормальный сон.Бонни родилась и выросла в окрестностях Нью-Йорка. Устроившись в девятнадцать лет на работу мороженщицей, она накопила денег на поездку в Европу, добралась до Лондона и домой уже не вернулась. Невелика потеря в семье с тринадцатью ребятишками, со смешком говорила она маленькому сыну. Небось и не заметили пропажи. Дочь ирландки и итальянца, она на полную катушку пользовалась языком и жестами, зачастую, по мысли Роберта, в ущерб мозгам. Его собственный отец – судя по рассказам Бонни – был достаточно хорош, но исключительно в малых дозах. Что это значит, известно, пожалуй, лишь самой Бонни. В ранней юности Роберт не раз задавался вопросом, насколько велика была доза, создавшая его. Или насколько мала. Дозировка оказалась определенно не слишком существенной, поскольку его отец удрал от Бонни сразу же, как только она упомянула о беременности.«Это была моя первая и единственная любовь», – не раз заявляла она сыну. Роберт верил каждому слову матери до тех пор, пока она не меняла точку зрения, что, кстати, случалось нередко. Верил он и тому новому взгляду, который она доказывала с извечным ярым рвением. Так ему было проще. Хранить молчание тоже было проще, что он и делал, держа язык за зубами тем прочнее, чем голосистее становилась Бонни, пока однажды не задумался, а способен ли он вообще произносить звуки или голос – всего лишь игра его воображения. К тому времени в гардеробе Роберта завелись классические костюмы с подходящими по тону – одноцветными – носками; Питер же отрастил длинные рыжие локоны и жидкие бачки, одевался в кричащие тряпки и копировал фразочки Бонни с американским акцентом.И все же… Характер Бонни стал сквернее некуда, она третировала Роберта пуще прежнего, а ему на память все чаще приходил уютный запах матери – запах его детства. Он все чаще вспоминал, как Бонни пичкала его молоком с печеньем; как каждый вечер сидела рядышком, пока он делал уроки; как силком заставляла участвовать во всех конкурсах на стипендии; как каждый месяц возила его в книжный магазин Ричмонда, украдкой, чтобы он не заметил, следила за его взглядом и без звука выкладывала немалые деньги за понравившуюся книгу… деньги, которые потихоньку откладывала из скромного жалованья больничной буфетчицы или чего-то в этом роде.– Говядина, к твоему сведению, натуральная, – ворвался в его мысли голос Бонни.Роберт, привычно взявшийся убирать со стола, обернулся. Мать еще не двинулась с места, подбирая с блюда остатки, – довольно жалкие остатки, чтобы не сказать крохи. Ее пухлые щеки, от которых наверняка пришел бы в восторг Хичкок, ритмично подрагивали. Сквозь когда-то густые волосы проглядывала небольшая плешь. У Роберта заныло сердце, и он едва сдержал порыв прикоснуться губами к этому розовому пятнышку.– Натуральная? – нежно улыбнулся он. – Да что ты говоришь!– Роберт? – Бонни повернула голову, встретив взгляд сына. Озабоченная морщинка перерезала ее лоб. – Ты ведь больше не… как бы это сказать… не стесняешься? Правда?– Ну что ты, Бонни. Как тебе такое только в голову пришло? Я в жизни тебя не стеснялся, – без запинки соврал он.– Я имела в виду лодку, – отозвалась она безмятежно. Глава четвертая – Эта луна определенно обещает дождь, – проскрипела из кресла у окна тетя Мэйзи.Тетя Брайди прошуршала к ней, заглянула в окно и выдала свой вердикт:– Ни намека.Тетя Мэйзи, с пылающими от праведного гнева и жары щеками, лязгнула щеколдой, распахнула окно и высунулась наружу.– Сама посмотри, да хорошенько! Ну? Что теперь скажешь? Скажешь, не будет дождя?Тетя Брайди оперлась на подоконник, выглянула. Анжеле видны были только ноги и объемистые зады сестер, колыхавшиеся в родственном ритме. Тетушка Брайди выпрямилась первой.– Ни намека! – торжествующе повторила она, поправляя растрепанные ветром волосы. – Помяните мое слово, дождя не будет.– Тетя Мэйзи, закрой окно, дует, – приказала Анжела наисуровейшим тоном из своего арсенала и поймала взгляд третьей сестры – своей матери, Бины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99