Женщина съежилась. По щекам медленно поползли слезы. Гай молча наблюдал за ней.
– Как ты жесток!
Гай пожал плечами:
– Во всяком случае, не намеренно. Я всего лишь сказал правду.
Он вдруг почувствовал, что смертельно устал и так измучен, что почти не в силах говорить. Все повторяется снова и снова. Доколе ему придется переживать эти мгновения, неизбежный третий акт плохой мелодрамы?
Гул голосов постепенно стихал, в зале будто потемнело.
– Тебе никто не нужен.
– Совершенно верно.
Он быстро встал, жестом велел официанту принести пальто Виктории и учтиво накинул ей на плечи легкую ткань из шерсти ламы. Виктория машинально поднялась. Гай взял ее под локоть, и она едва не отшатнулась от его прикосновения, безразличного, как удар мимоходом.
– Ты наблюдательна, Виктория. Мне действительно никто не нужен. Даже я сам.
Пустота в прозрачно-серых глазах казалась поистине леденящей. В ушах Виктории неожиданно зазвучал его голос, произносящий нежные слова в минуты страсти. Ласки этих длинных сильных пальцев, запах его кожи…
– Я обидела тебя, – прошептала она. Гай, все такой же неизменно вежливый, повел ее к выходу.
– Нет, – с легким сожалением ответил он. – И не думай об этом, Виктория.
Ей почему-то стало легче, словно стальная змея, обвившая сердце, чуть разжала кольца. Он по-своему добр к ней. И она вовсе не теряет его. Потому что Гай никогда ей не принадлежал.
– Я буду скучать по тебе, Гай.
Он поднес к губам ее ладонь:
– И я тоже.
Провожая Викторию к выходу, Гай против всякой очевидности надеялся, что это окажется правдой. Он помог ей сесть в такси, ожидая, пока пройдет оцепенение, сковавшее душу. Как бы он хотел вновь почувствовать… но что? Боль, грусть, одиночество… все, что отпущено ему судьбой.
Такси исчезло в темноте. Виктория не оглянулась. Не махнула на прощание рукой. Гай попытался запечатлеть в памяти ее лицо, сохранить что-то теплое, человечное, отличавшее их отношения. Голубые глаза, очень красивые…
Он стоял, глядя в пустоту, не замечая главного швейцара, маячившего поблизости. Кажется, пошел снег.
«И никто, никто не может ранить меня», – с безнадежностью подумал Гай. Там, где он, всегда царит зима.
Гай немного поколебался, решая, не вернуться ли ему в номер. Нет. Сегодня он хочет презреть ее муки и собственное безразличие ко всему на свете. Хочет тепла, света и веселого общества. Иначе он, пожалуй, вообще забудет о том, что еще жив.
Глава 3
Громадная хрустальная люстра медленно потухла. Все разговоры мгновенно стихли, и воцарилась выжидательная тишина. Тьма опустилась на огромный алый с золотом зрительный зал. Лишь иногда кое-где сверкали бриллианты да слышался нервный кашель. Театр от партера до галерки был забит публикой.
Корри, сидевшая высоко, в одной из самых престижных, обитых красным плюшем лож, тихо удовлетворенно вздохнула, успев мимолетно пожалеть настоящего хозяина ложи, не позаботившегося явиться на премьеру. Билеты шли за двойную цену и были распроданы задолго до сегодняшней ночи. Но Корри сумела ловко воспользоваться его промахом. Конечно, билета у нее не было, но девушка с надменно-скучающим видом замешалась в толпу зрителей, возвращавшихся из театрального буфета, и быстро убедила капельдинера, что лучше будет пропустить эту высокомерную молодую леди в ложу, которая, если верить, была снята на ее имя, чем оскорбить юную аристократку неуместным подозрением.
И вот оркестр заиграл первые такты увертюры, бархатный занавес с бело-золотой королевской монограммой бесшумно раздвинулся. Корри мгновенно забыла о бесконечных минутах, проведенных в укромных уголках и дамской раздевалке, пока из зрительного зала доносились звуки волшебной музыки. Ничего, зато теперь она здесь! Когда публика расселась по местам, девушка в два счета нашла незанятую ложу, а остальное было легче легкого.
Огни рампы сверкали ярче драгоценностей, и если в душе еще оставались сомнения, сейчас они исчезли. Это ее мир. То место, где всегда, даже зимней ночью, сияет солнце.
Сцена представлялась ей долгожданным оазисом. Все цвета становились ярче под лучами прожекторов. Как она хотела быть в этот момент рядом с паяцем в шутовском костюме, чувствовать тепло ослепительных лучей на обнаженных руках, ощущать волнение и трепет публики. Недаром мать называла зрителей стоглавым чудовищем, голодным и неутомимым, которого нужно кормить и ласкать, пока оно не станет мурлыкать и тереться о твою ногу.
Корри сбросила туфли и в восторге пошевелила пальцами. За всю свою жизнь она еще не была так счастлива. Это ее дом. Родной дом. Вот чего она всегда хотела! Золотая фантазия, пир воображения и романтики.
Она так увлеклась, что не услышала негромкого стука открывшейся двери. Но холодный ветерок, обжегший кожу, заставил ее раздраженно обернуться. В ложе появился мужчина и неподвижно застыл в темноте.
– Ш-ш-ш, – повелительно шикнула Корри, поднося палец к губам. Наверняка капельдинер, который ищет, где бы присесть и спокойно покурить. Ничего у него не выйдет! И почему он не закрыл дверь?
– Можете остаться, только, ради Бога, закройте дверь!
Незнакомец молча подчинился и устроился в глубине ложи. Удовлетворенная, Корри повернулась к нему спиной и погрузилась в волны музыки. Певец исполнял пролог с такой потрясающей силой, что Корри поежилась от озноба. Конечно, теперь она знала, что «Паяцы» вовсе не великая опера и даже не очень хорошая. Нелепый сюжет, не слишком мелодичная музыка… но обладающая тем не менее непонятной магией. Опера для людей из плоти и крови, прямых, честных, истинных неаполитанцев, не привыкших скрывать свои чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96