Ох… ты же еще ничего не знаешь. Ведь это Брета Клоусона убили сегодня.— О Господи! Бедняга Брет. Как жалко! Но слава Богу, что не тебя, Мартин.— Нельзя так говорить!— Почему? Сказала что думаю. Знаю, Брет был твоим другом, но ведь ты… — Она пристально взглянула ему в глаза. — Ты сказал, что виноват… в смерти Брета? Как это?— Брет заслонил меня своим телом; предназначенная мне пуля попала в него.— Это был отважный и мужественный поступок с его стороны, я буду ему вечно благодарна, но все равно не понимаю, в чем твоя-то вина, Мартин? «— Он попросился ко мне на платформу потому, что узнал об угрозе покушения. Хотел защитить меня.Если бы я послушался тебя и отказался от участия в параде, Брет сейчас был бы жив. Но я совершил еще кое-что похуже… — Мартин при этом воспоминании пристыженно поморщился, как делал это уже много раз после того, как Брет рухнул мертвым на настил платформы. — Его подружка, спортивная журналистка Лина Маршалл, очень похожа на тебя, Ракель. Она тоже захотела быть рядом с нами. И я согласился. А знаешь почему? Мне подумалось, что если она так на тебя похожа, то большинство людей примут ее за тебя и подумают, что это ты возле меня на платформе. А когда Брета убили, мне пришло в голову: а что было бы, если бы я заставил тебя участвовать в параде? Вполне могло случиться так, что это ты лежала бы мертвой на платформе вместо бедняги Брета. Так что же я за сукин сын последний! Готов пожертвовать женой, друзьями ради своих политических амбиций… Знаю, отдает фальшью, и я никогда бы не произнес таких слов в какой-нибудь речи, но сейчас они очень к месту.— Милый, не терзай ты себя, — нежно произнесла Ракель. — У нас у всех свои амбиции и устремления, мы все совершаем поступки, о которых жалеем, за которые потом начинаем себя ненавидеть. Ты ведь тоже человек, вот и все.— Тот еще человек, — горько усмехнулся Мартин. — Но и это еще не все. Ты, конечно, меня возненавидишь…— Не сейчас, Мартин. Потом. Иди сюда. — Она взяла его за руку и повела в спальню. Там она отпустила его руку и взялась за верхнюю пуговицу блузки. — Хочу, чтобы ты приласкал меня. Давно ты этого не делал. А после того как я сегодня подумала, что потеряла тебя…Он изумленно взглянул на Нее:— Среди бела дня?— А с каких это пор дневной свет тебя пугает? — Ее мечтательная улыбка светилась женской мудростью. — Помнишь, как в тот раз в Джорджтауне, еще до того как мы переехали? Никакой мебели, пол жестче камня, да еще ранним утром…— Конечно, помню. И никогда не забуду. Но… — Он продолжал смотреть на нее в полном недоумении.Мартин никогда не претендовал на то, что способен понять женщин до конца, но всегда считал, что разбирается, как у них устроены мозги. В чем отчасти и состоял секрет его успеха у женщин. Сейчас он в этом не был так уверен: вот эту женщину ему никогда не понять.Но так ли это действительно необходимо?— Что «но», милый? — Ракель уже сняла блузку.Под ней не было ничего, и полные груди, которые его руки знали так же досконально, как слепец знает шрифт Брайля, зазывно колыхнулись. Большие полные груди, как у рубенсовской натурщицы, но все еще упругие и почти не обвисшие — несмотря на то что она вскормила ими двоих детей.Она перешагнула через скользнувшую на пол юбку и сняла колготки. Нагая, Ракель стояла, уперев руки в бедра, треугольник волос там, где соединяются ноги, поблескивал, словно тончайшее золотое плетение.— Что «но», Мартин? — повторила она.— А? — вздрогнул он. — Да нет, ничего, ерунда.— Конечно, если ты не хочешь приласкать меня… — Тон, которым Ракель произнесла эти слова, был отнюдь не вопросительным, но и кокетливого заигрывания в нем не звучало.Сейчас в Ракель ощущалась сексуальная раскованность и смелость — черта, которую он подмечал в ней в прошлом, когда у нее ни на секунду не возникало ни малейших сомнений в том, что он хочет ее в любое время и в любом месте.Он отвернулся от нее и начал раздеваться. Вновь повернувшись к ней лицом, он обнаружил, что Ракель, покуривая сигарету, лежит на кровати. Когда она увидела его уже восставшую плоть, ее глаза подернула дымка вожделения. Она повернулась на бок, чтобы загасить в пепельнице окурок, и Мартин лег рядом с ней.Ее губы еще пахли табаком, но он тем не менее явственно ощутил сладковато-терпкий аромат, который всегда считал уникальным, присущим одной лишь Ракель. Его руки поползли по ее роскошному телу, чуткие пальцы искали и находили некогда знакомые точки, прикосновения к которым, как он знал, возбуждали в ней желание.Ракель оторвала свои губы от его и выдохнула:— Милый, этого не нужно, мне нужен ты! Во мне, внутри меня! Я так долго ждала! А ты уже готов. — Она ласкающим движением прикоснулась пальцами к его напрягшейся плоти.Мартин приподнялся над ней, и Ракель раскрылась, чтобы принять его. Он проник в нее одним стремительным толчком, и она хрипло вскрикнула:— Да, Мартин, да! Возьми меня! Глубже! Сильнее, сильнее! Ох, еще глубже!Ракель кончила уже через несколько секунд после того, как он вошел в нее, но останавливаться и не подумала. Тело ее содрогалось, лицо исказилось в нескончаемом экстазе…Острота его собственного оргазма удивила Мартина. Впору признать древнее поверье, которое утверждает, что чудесное спасение от неминуемой смерти повышает чувствительность, усиливает сексуальность и порой пробуждает в человеке нечто первобытное, что заставляет его обращаться к совокуплению за подтверждением того, что в нем еще остались жизненные силы.Ракель смогла кончить во второй раз одновременно с Мартином. Вся дрожа, она стиснула его в своих объятиях. Она долгое время не разжимала руки, не отпуская рухнувшего на нее обессилевшего Мартина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76