Прощаясь, Монтальдо ласково обнял меня за плечи. От этого прикосновения я испытала внезапное волнение, мне захотелось вдруг прильнуть к его широкой груди, обвить руками его шею.
– Я еду завтракать, – сказал он, глядя на меня своими голубыми глазами, которым отблеск солнца придавал какой-то особый, трудноуловимый оттенок. – Хотите составить мне компанию?..
Я понимала, что Монтальдо хочет сделать меня своей любовницей, и я лишь увеличу число его сердечных побед. Но я не могла устоять.
С тех пор мы не расставались с ним пять лет, до самой его смерти. Мне было тридцать, но в объятиях Эмилиано я впервые узнала всю страсть и сладость этой нежданной любви. Он тоже всерьез влюбился в меня. Мы были счастливы, но нам пришлось преодолеть сопротивление моей матери и всей его семьи. Но кто особенно ожесточился против нас, так это Лола, его младшая сестра, которая и была виновна в моем увольнении. Именно она, а не Джейн, его жена-англичанка, отравляла нашу жизнь больше всего.
После смерти Черного Лебедя судьба словно бы отомстила им всем. Издательство «Монтальдо» потерпело финансовый крах. Былого гиганта теперь терзали шакалы и стервятники. Я не мстительна и не могу сказать, что получаю удовольствие от их неудач, но мне кажется, что они это заслужили.
В течение нескольких лет я не могла поверить, что Эмилиано умер. Казалось, что он уехал куда-то далеко-далеко, но может вернуться ко мне в любой момент. К тому же я ведь не видела его мертвым.
Известие об этой трагедии застало меня в Испании самым простым и жестоким образом. В то сверкающее июльское утро я завтракала в своем номере в отеле «Принцесса София» в Барселоне и, рассеянно листая газету, вдруг увидела его фотографию под заголовком: «САМОУБИЙСТВО ИТАЛЬЯНСКОГО ИЗДАТЕЛЯ ЭМИЛИАНО МОНТАЛЬДО». Никто из семьи не позаботился, чтобы сообщить мне об этом.
Помню, в порыве отчаяния я швырнула в зеркало чашку с кофе и при звоне осколков поняла, что разбились все мои мечты. Я никогда не думала, что наша любовь закончится подобным образом. Я отдала Эмилиано мою жизнь, все мое будущее, а он так внезапно предал меня. Наш ребенок шевелился у меня под сердцем, и мне вдруг захотелось, чтобы, когда он родится, на лбу у него была маленькая ямка – тот же знак, что у его отца.
Прошли недели, месяцы, годы. Горе и ярость превратились со временем в глубокую и мучительную боль. Я продолжала жить и писать. Без страсти, без вдохновения. Это была единственная работа, которую я умела делать и которая позволяла мне как-то существовать. Мне было сорок лет, и я вернулась к тому, с чего начинала в далекие времена. Мне поручали самые мелкие и самые скучные дела. Равнодушно смотрела я на своих более молодых коллег, полных честолюбия и священного рвения, которые справа и слева обходили меня, не задев даже локтем. Да я и сама отходила в сторону, давая им дорогу.
Иногда в качестве награды за мою безропотность и смирение меня посылали куда-нибудь в качестве специального корреспондента. Но и там я занималась вещами неинтересными, которых мои более ловкие коллеги старались избегать.
В тот раз меня послали на медицинский конгресс в Римини. Я должна была описать «основные генетические причины, которые кодируют производство и умножение протеина фиброклетки миокарда». Очень интересно, не правда ли?
Мне надлежало перевести на общепонятный язык то, что специалисты скажут и напишут в своих докладах. Дело требовало терпения, ответственности, профессионализма и при этом не приносило никакой славы.
Прошло пять лет после смерти Эмилиано. За это время я ни разу не возвращалась в те места, где была когда-то так счастлива с ним. Я могла бы найти оправдание, чтобы не ездить туда, но я просто положилась на судьбу, перед которой всегда смирялась.
Майское солнце было уже горячим, а пахнущий морем воздух еще хранил весеннюю свежесть, когда я припарковала машину на стоянке возле такого памятного в моей судьбе «Гранд-Отеля», не столько гостиницы в стиле «прекрасных времен», сколько памятника культуры, запечатленного фантазией Феллини в нескольких самых знаменитых его фильмах. На террасе второго этажа флаги европейских стран лениво полоскались по ветру.
Нетронутая чистота фасада вернула меня в прежние времена. Все осталось таким же, словно не прошли годы, словно не было еще моей дочери, словно Эмилиано, как прежде, ожидал меня в номере на втором этаже с большими окнами, выходящими в сад, в котором на солнце сверкали серебристые брызги фонтана.
Вдоль аллеи, ведущей к входу, как и раньше, был сделан бордюр из полевых цветов. Я медленно шла и снова слышала мягкий вибрирующий голос Эмилиано, который перечислял их названия: «Эти маленькие розовые чашечки с трилистниками – Oxalis, а вон тот каскад из белых и лиловых цветов – это Arabis Cau-casica…»
– Синьорина Арлет Аризи? – Мужской голос был полон удивления и волнения.
Я резко обернулась, словно застигнутая врасплох.
– Доменико! – воскликнула я голосом, прерывающимся от рыданий, которые внезапно сдавили мне горло.
Я протянула ему руку, которую он крепко и нежно пожал.
– Наконец-то, – сказал бармен, который, как всегда, был безупречен в своем тонком белом пиджаке и черном шелковом галстуке-бабочке. – Наконец-то вы вернулись!..
Я плохо видела его лицо: глаза мои застилали слезы.
– Ах, Доменико… – прошептала я.
– Как обычно? – спросил он, улыбаясь, чтобы совладать со своим голосом.
– Как обычно, – ответила я, идя впереди него к дверям бара.
Когда мы с Эмилиано жили в «Гранд-Отеле», то всегда пили коктейль из шампанского по утрам, и к полудню бутылка «Кристалла» обычно была пуста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114