– Тори? – повторил Тревис, вполне живой и к тому же раздраженный.
Что он от нее хочет услышать.? Что все забыто? Что она возвращается домой? Казалось, его голос приходит откуда-то гораздо дальше, чем из Атланты. Он больше походил на эхо из сна, и она настолько устала, что в какой-то момент ей показалось, что все это сон.
Она почувствовала, что тает, когда представила его себе так явственно, будто видела только вчера, желая обнять этот образ и сдаться.
Если бы они были сейчас на «всезнающей» кушетке, то просто занялись бы любовью, и ей не нужно было бы отвечать ему словами, а только душой, которая всегда говорила «да», что бы он ни спросил.
Но ее язык управлялся – по крайней мере, частично – другой силой. Не только ее сердцем, но ее головой. Разумом, логикой и небольшими крупицами самосохранения, которые настойчиво говорили, что не надо уничтожать себя несмотря на то, что случилось пару часов назад.
Команда «сопротивляться» пришла из той области мозга, которая была источником гордости, достоинства и благоразумия, опирающимися на прошлый опыт и память.
Эта область мозга породила слова, напомнившие Тревису о том, как много версий всего этого она уже слышала раньше, заставила ее остановиться и спросить, насколько он продвинулся в оформлении развода, и, просеяв собачий бред его ответа, определила, что ни на сколько.
В середине вялых оправданий она повесила трубку, сопротивляясь слабому побуждению перезвонить ему снова.
Примерно с такой же силой ей хотелось перезвонить Ричарду в Санта-Барбару. Хотя прекрасно знала, что ничего хорошего из этого не выйдет.
Она непрестанно думала обо всех оскорблениях, которые слышала от Ричарда, чувствуя себя грязной, использованной и даже обесчещенной.
Наверху закрылась дверь, и Тори напряглась, соображая, не услышала ли ее Пейдж. Она не хотела ни с кем разговаривать, даже с Пейдж. Не хотела никому ничего объяснять.
Когда никто так и не появился, Тори облегченно вздохнула, посмотрела на бутылку арманьяка, содержимое которой стабильно уменьшалось. Мечтая выпить, страстно желая напиться до забвения, она шагнула к бару, налила рюмку и подняла ее, приветствуя свое отражение в зеркале.
Какой отрезвляющий вид! Косметика размазана вокруг красных от слез глаз, грязные полосы на щеках. Отталкивающий вид молодой женщины в печали, молодой женщины, которая все портит, когда дело касается мужчин.
Тори подняла рюмку повыше, следуя линии своего подбородка.
– За новую жизнь, ради которой я сюда переехала. За то, чтобы все старое осталось позади, и за движение вперед. За то, чтобы не свернуть с пути истинного, – искренне провозгласила она.
Когда она поднесла рюмку к губам, ощущая соленый вкус от пролитых слез, ей на глаза попалась фотография Дастина Брента, которой она не замечала прежде.
Забыв свой тост, она подняла рюмку, салютуя Дастину Бренту, привлеченная его улыбкой, такой искренней и успокаивающей, что трудно было не улыбнуться ему в ответ.
Действительно, она должна была выпить за его здоровье, благодаря за новую жизнь, за возможности и перспективы, которые откроются перед ней, если, конечно, у нее хватит силы воли набраться опыта. Сейчас, глядя на него, она чувствовала в себе силы попытаться это сделать.
– За силу воли, – сказала она, наклоняя рюмку в сторону фотографии и думая о его мужестве, которое двигало им и поддерживало при создании на голом месте многомиллионной компании.
А потом она подумала о твердости и решимости, которые нужны были, чтобы продать эту компанию.
Возможно, поэтому он казался таким здоровым, жизнерадостным, честным, прямым и непоколебимо уверенным в самом себе настолько, насколько ни Тревис, ни Ричард никогда не смогут. Она думала об открытке, полученной от него после возвращения в Лос-Анджелес, в которой он поздравлял ее с помолвкой, и в которой говорилось, что если она передумает, то он сядет на самолет в Штаты, чтобы претендовать на место, положенное ему по праву. Если бы он только держал глаза открытыми, да встретил ее на свадьбе Кит и Джорджа! Тон записки был явно шутливым, но, учитывая иронию, она думала о нем, находящемся совершенно на другом конце мира, откуда, по его словам, он теперь будет следить за ней.
У нее возникло такое ощущение, как будто Дастин наблюдает за ней издали, как мудрый и заботливый старый друг, удерживающий ее от того, чтобы взять трубку телефона и позвонить Тревису или Ричарду. Тори не возражала, чтобы Дастин Брент наблюдал за тем, как она глупо напивается, глоток за глотком поглощая арманьяк и постепенно становясь пьяной, не достигая, однако, эффекта полного онемения. Но она не могла допустить, чтобы он наблюдал, как она топчет свою гордость, позволяет делать из себя идиотку.
Присутствие Дастина, ставшее таким же реальным, как перед этим присутствие матери, в соединении с арманьяком в конце концов усыпили Тори прямо здесь, около бара. Она уткнулась носом в изгиб локтя – лучшую из подушек, удивляясь, что ее кожа все еще хранит свежий запах мыла, оставшийся после утреннего душа. Как раз перед тем, как выключиться, она подумала о Пейдж и о том, как она на все это отреагирует. О Пейдж, которая игриво наслаждалась наверху лучшим из двух миров.
ГЛАВА 24
Сидя в угловой кабине ресторана недалеко от фабрики, Джек Уэллс, прижав телефонную трубку к уху, высокомерно разговаривал с кем-то на другом конце провода. Он наморщил лоб, а его прикрытые веками глаза казались еще угрюмее, чем обычно. Маленький, накрытый белой скатертью столик перед ним был завален бумагами, документами и вырезками из газет о забастовке, разбросанными вокруг недоеденной порции зажаренного на открытом огне палтуса с рисом без масла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155