Так начался их роман. Опровергнув раз и навсегда бытовавшее в их семье представление о том, что она робкая, Ливи стала вести себя так, словно Кен был ее собственностью. Она обязательно садилась рядом с ним за столом, следила за тем, чтобы самые лучшие куски курицы или ростбифа оказывалась на его тарелке. Не обращая внимания на подмигивания братьев, она предлагала прогулки вдоль Гудзона, по заснеженным береговым утесам. Оказавшись подальше от своего любящего, но надоедливого семейства, Ливи расспрашивала Кена насчет его планов на будущее.
– Я счастливей, чем многие, – сказал он. – Большинство парней моего возраста пока еще не знают, чем хотели бы заниматься, когда станут взрослыми. Я же работал в «Кроникл» каждое лето с самого раннего возраста. Я всегда знал, что когда-нибудь стану издателем. Только я не ожидал, что все… так внезапно на меня свалится. – Его голос дрогнул и пресекся. Ливи взяла его руку и крепко сжала. Кен был хорошим и порядочным. Она просто не могла понять, почему Бог забрал к себе его родителей, и от этого непонимания ей было не по себе.
Он пожал ей руку в ответ, и некоторое время они шли молча. Когда они повернули к дому, Кен остановился, взял обеими руками Ливи и нежно поцеловал ее в губы.
– Я счастлив, – сказал он, – теперь, когда нашел тебя. До этого я чувствовал себя таким одиноким, Лив… Вероятно, ты не знаешь, что это такое, но это самое противное чувство на свете… хуже, чем болезнь, и, может, хуже, чем смерть…
Ливи поцеловала его в ответ, долгим и страстным поцелуем. Его руки притянули ее к себе, и через тяжелые зимние пальто их тела прижались друг к другу. Ливи ощутила сначала трепет, а затем слабость и коленях, его тепло было таким возбуждающим, что она задрожала. Кен, казалось, понял, что она чувствует, и отстранился, тихо смеясь, не над ней, а над секретом, который она ему выдала.
– Сладкая Ливи, – нежно сказал он. – Я так рад, что ты ждала меня…
Она заплакала, чувствуя себя самой низкой грешницей, потому что так бесстыдно прижималась к нему, гак жадно ловила его прикосновения.
– Все хорошо, Ливи-лув, – прошептал он, – все хорошо. И нет ничего плохого в том, что мы хотим друг друга. Я никогда не стану ничего делать, что могло бы обидеть тебя, ни за что в жизни.
В эту ночь Ливи увидела кошмарный сон. Она брела по улицам Ривердейла, беременная и одинокая. Бестелесные голоса шептали ей стыдные слова, чьи-то пальцы показывали на ее огромный живот. Она проснулась, чувствуя, как угроза наказания нависла над ней подобно черной туче, и едва смогла дождаться полудня и получить отпущение грехов.
Она тихо говорила в исповедальне, неуклюже стараясь объяснить, что испытывала, когда Кен держал ее близко, как невыносимо хотелось ей большего, как Кен первым проявил благоразумие. В наказание ей было велено произнести десять раз молитву Деве Марии и десять раз «Отче наш».
– Избегай греха, дитя мое, – предостерег ее священник. – Если ты любишь этого человека, вам нужно признаться в этом друг другу и освятить вашу любовь как можно скорее.
Ливи поняла, что сон был для нее предостережением: понести ребенка было наказанием для согрешившей девушки, а вот в рамках святых уз матримонии дети были высочайшей привилегией и благословением для женщины.
Неделю спустя Кен сидел в передней гостиной вместе со старшими Каллаганами. Они задали всего два вопроса:
– Ты регулярно ходишь на исповедь?
– Да, – ответил Кен, выглядевший таким сильным и красивым, что сердце Ливи просто лопалось от любви и гордости.
– Сколько детей ты планируешь иметь?
– По крайней мере восемь, если на то будет Божья воля. – В его улыбке промелькнула озорная искорка, однако Ливи знала, что он отвечал за каждое свое слово.
Помолвка состоялась в день Святого Валентина. Как только Кен закончил «Нотр-Дам», он поступил в магистратуру Колумбийского университета, на журналистику, и снял маленькую квартиру на Риверсайд-драйв. А Ливи внесла сюда домашний уют, наполнив ее растениями, картинами и теплом своего присутствия.
Потом она часто думала, что, может, она уже тогда начала относиться к Кену по-матерински. Хотя когда он держал ее в своих объятиях и целовал так, что перехватывало дух, чувства у Ливи были какими угодно, только не материнскими. Несмотря на свою решимость дождаться, пока их любовь не получит благословения церкви, ей приходилось напрягать всю свою силу воли, чтобы обуздывать желания своего молодого, здорового тела.
После того как они получили дипломы, Ливи начала работать в школьной системе Ривердейла, а Кен вернулся в Вашингтон, чтобы пройти практику в газете, которой теперь управляли попечители отцовского состояния. Он должен был проработать три месяца в каждом отделе «Кроникл» – и лишь после этого занять кресло издателя, которое прежде занимал его отец.
Для Ливи разлука между их свиданиями по выходным казалась горько-сладкой. У нее была теперь работа, была семья, но, что более важно, восхитительные мириады планов, касавшихся их приближавшейся свадьбы. Она рассылала приглашения, выбирала подвенечное платье, экипировала своих подружек, готовила приданое.
Кен, кажется, больше страдал от одиночества, и хотя его рабочие дни были до отказа заполнены работой, он звонил Ливи почти каждый вечер, словно звук ее голоса придавал ему сил и поддерживал. Часто она испытывала вину за свои собственные приятные хлопоты, когда слышала в его голосе одиночество и неуверенность. Тогда ей приходилось отрываться от счастливых мыслей и слушать вместо этого про всякие детали работы Кена – заверяя его, что, когда будет время, он будет способен занять ожидавшую его должность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164