Словно пионер-поселенец во время оно, она храбро встретила атакующих, стараясь не спасовать.
– Это частная собственность, – говорила она, – и вы не имеете права здесь находиться. Не будет никаких заявлений и интервью… забирайте ваше добро и уезжайте!
– Это верно, что Энн Гарретсон одна из ваших пациенток? – выкрикнул кто-то из репортеров.
– Я не намерена обсуждать с вами ни одну из моих «путниц». Если вы не уедете через пятнадцать минут, я вызову полицию.
Угроза не была услышана. Бывалые журналисты научились ее игнорировать. Портативная телекамера нацелилась на Стиви.
– Это верно, что Энн Гарретсон пыталась покончить с собой, прежде чем попала сюда? – спросил Фрэнк Лестер. – Верно, что ее брак находится под угрозой?
Застыв под укрытием ближайшего бельведера на крыше дома, Дени Викерс дрожала от ярости, ощущая горечь предательства. Это должен был быть ее звездный час, ее шоу, а теперь оно стало торжеством Фрэнка Лестера; этот грязный, двуличный ублюдок присвоил себе ее плоды. Ладно, думала она, может, она и совершала ошибку, делая ему подачу слишком часто, но теперь, похоже, ей нужно было самой доканчивать работу. Без Дени Викерс, без ее информации, сделанной изнутри, Фрэнк был ничто, нуль. Ей нужно хватать ближайший самолет и лететь в Нью-Йорк… оставить всех этих клоунов лежать в пыли, пока она самолично подает этот материал. Дени Викерс будет снова на коне… а Фрэнк окажется в числе безработных.
Из своего убежища внутри Оазиса Энн наблюдала со все возраставшим отчаянием за самым ужасным кошмаром в ее жизни. Стиви, казалось, проигрывала. – Против ее просьб и угроз репортеры казались сворой одичавших собак, почуявших кровь… кровь Хэла, и готовы были терзать его, ее, пока не останется ни клочка.
– Они не уезжают, – говорила она Канде. – Они не собираются оставить меня в покое.
– Тогда выйди к ним сама, девочка, – настаивала Канта. – Хватит тут прятаться как испуганный кролик.
– Но тогда они узнают… – сказала Энн почти шепотом. – Они тогда все узнают…
– Ни хрена они не знают, – заявила неодобрительно Канда, – но они уж точно наплетут чего угодно, будешь ты с ними говорить или нет. Покажи им, кто ты такая, Энн. Будь гордой, – уговаривала она, положив руку на плечо Энн.
Этот жест задел за струну узнавания… о другой женщине, важной и влиятельной, которая старалась поделиться с ней своей силой, которая уговаривала Энн бороться с пристрастием, уже диктовавшим свои условия.
– Не нужно стыдиться себя, – продолжала Канда. – Мне известно, каково это… это разъедает тебя изнутри, заставляет ощущать себя ничтожеством… не нужно тебе этого, Энн. Выйди отсюда и покажи всем, что такое настоящая первая леди.
– Не знаю, смогу ли я.
– Точно сможешь. Только ставь одну ногу перед другой и не торопись.
И в первый раз с тех пор, как началась политическая карьера Хэла, Энн Гарретсон приняла самостоятельное политическое решение. Она встретится с прессой – одна.
Обе женщины прошли через арочный вход и предстали перед безжалостными объективами теле– и кинокамер. Увидев Энн, Стиви раскинула руки, как бы защищая ее, от вспышек юпитеров и гула требовательных голосов.
– Все в порядке, Стиви, – заявила Энн со спокойствием, несмотря на холодный узел страха в животе. – Эти люди приехали ради меня… и теперь мы им расскажем, что они хотят знать, и отпустим домой.
Ее появление вызвало шквал вопросов. Энн выставила вперед руку, как это часто делал Хэл. Жест требовал тишины, и Энн дала ясно понять, что не намерена говорить, пока не станет тихо. Голоса стихли как по волшебству.
– Леди и джентльмены из прессы, – сказала она, – мое имя Энн Фаррелл Гарретсон, и я попала под власть наркотиков… а теперь почти поправилась, благодаря Стиви Найт и Оазису. Это делает меня похожей на десятки миллионов американцев, с той лишь разницей… что мой супруг слуга общества. В прошлом многие из вас сообщали о его достижениях. И я надеюсь, что вы не поддадитесь теперь искушению замарать его честное имя ради громкой истории.
Но если вы это и сделаете, – продолжала она, и ее голос окреп, – то я надеюсь, что американская публика докажет, что вы ошибаетесь. Сенатор Хэл Гарретсон будет по-прежнему бороться за то, во что верит, – а также и я! Мое сражение против наркотиков – только начало, – сказала она, оглашая идею, которая недавно родилась у нее. – Я намереваюсь начать свою собственную кампанию против эпидемии, что разрушает отдельные жизни и целые семьи… Я намереваюсь поделиться своим опытом с американским народом… чтобы учредить программу обучения в школах и колледжах…
Закончив свое заявление, Энн ответила на полдюжины вопросов и объявила пресс-конференцию закончившейся, а затем вернулась под защиту Оазиса. Она не оглядывалась назад. Она сказала, что ее брак крепкий и здоровый, надеясь, что так оно и есть. Надеялась, что Хэл будет горд за нее, ну, а если нет… ну, тогда она займется и этой проблемой тоже.
– Энн… – окликнул ее чей-то голос. Это была Ливи, протягивавшая ей руку. – Снимаю перед тобой шляпу, – заявила она. – Что бы ни сделали и ни сказали те люди за оградой, обещаю, что «Кроникл» будет на сто процентов за тебя.
– Спасибо, Ливи, – сказала Энн, пожимая протянутую руку. – Я признательна тебе за поддержку… и уверена, что Хэл будет тоже благодарен.
– Не нужно никакой благодарности. Самое трудное ты проделала сама, Энн. А я всего-навсего намерена честно рассказать об этом.
Сидя в тени с исказившимся от ярости лицом Дени смотрела, как ее надежды на возвращение рассыпаются в пыль. Они одурачили ее… эти паршивки из Оазиса одурачили ее, украли ее историю, лишили ее возможности доказать, что Дени Викерс не потеряла своего нюха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164