— Я вернусь очень скоро, — сказал он, и вышел из комнаты.
Эмма натянула на себя простыню и одеяло и уставилась сухими глазами на потолок, думая, когда же ей станет хорошо. Восторг, который она испытывала с ним каждый день круиза, ощущение, что ее разрывает от счастья и волнения, пропали, и она не знала, как их вернуть. Она любила Брикса с ослабляющей беспомощностью, хотела, чтобы он всегда был рядом. Но счастливой она не была.
Но я буду, подумала она. Все будет лучше. Так сказал Брикс.
Ей хотелось, чтобы она могла поговорить об этом с матерью, но, конечно, этого делать нельзя. Ее мать не хотела, чтобы она проводила много времени с Бриксом; она сказала ей, что не хочет, чтобы Эмма с ним спала. Она будет в ярости, если узнает. И разочаруется? Эмма забеспокоилась, но не могла даже представить себе, что мать разочаруется в ней: это был слишком невыносимо. Во всяком случае, Эмма точно не знала, насколько ее мать разбирается в мужчинах — у нее время от времени были с кем-то свидания, но представить ее с этим кем-то в кровати Эмма не могла — и она казалась словно загипнотизированной отцом Брикса в ту первую ночь, когда они вместе пили в комнате для коктейлей, как будто не могла спокойно перенести его присутствия. Она робкая и так много не делает — она не ищет чего-то нового.
Итак, она меня ни за что не поймет, решила Эмма. Даже если не разозлится, она не сможет сказать ничего полезного. И я не могу пойти к Ханне: она перескажет маме. Нет никого, с кем бы я могла поговорить. Я просто должна представить все это сама — как надо быть счастливой и как сделать Брикса счастливым и быть счастливой всегда.
Она поднялась, слегка дрожа, и, взяв покрывало с пола, опять обернула его вокруг себя. Когда она села на кровать, то увидела пятна крови на простыне. Она уставилась на них и почувствовала легкое сожаление: вот это и произошло. Она оставалась девственницей, пока ее подруги в старших классах пересказывали постоянно все свои приключения; теперь она потеряла невинность и никогда больше не вернет ее. Думаю, я ждала Брикса, решила она. И тогда, значит, все в порядке, все и должно быть в порядке, все должно быть весело и волнующе и чудесно, снова. И всегда.
Потому что они любят друг друга.
Потому что так должно быть.
ГЛАВА 7
Дом был тепл и приветлив, полный солнца и свежего ветра, но все казалось каким-то скучным после гор и ледников Аляски.
— Боже, как здесь спокойно, — восхитилась Ханна, хотя пели птицы, и вдалеке лаяла собака, и доносился слабый шум проносящихся автомобилей. Клер устраивала цветы в вазе-баккара, которую купила этим утром: блестящие георгины, и «львиные зевы» горячего, сухого июля. Она была рада оказаться дома — недели волнений вполне достаточно. Эмма едва замечала их. Она бродила по комнатам с пустыми глазами, ожидая телефонного звонка.
Они пробыли дома уже неделю. На третий день после приезда Квентин повез Клер на ужин в маленькое французское бистро в Уэстпорте.
— Я купил его в прошлом году, — сказал он, когда она восхитилась раскрашенным в виде лучей потолком и занавесями на шнурах и бледно-зеленым напылением на стенах. — Я вложил деньги в несколько компаний — по компьютерам, одежде и биогенетике — ив пару ресторанов. Мне нравится помогать молодым мужчинам начинать свое дело: это похоже на воспитание сыновей.
— А молодым женщинам — нет? — спросила Клер.
— Не совсем так. Я пока не встречал ни одной, которая занималась бы бизнесом так, как я хочу.
Клер поглядела на него удивленно:
— Что это значит?
— Я хочу сказать, что требую некоторого особого отношения, а у женщин его нет и даже, кажется, это их не интересует. Как при вождении, сфокусированное зрение, которое не позволяет сталкиваться, делать все так, как нужно. Женщины предпочитают семью и добрые дела, которыми я восхищаюсь, но не вкладываю в них денег.
— Это значит — безжалостность.
— Если вам нравится это слово. Я предпочитаю свое.
— И эти юноши приходят к вам за советом?
— Конечно, я же говорю вам — они хотят преуспеть. И я ожидаю от них того же. Когда я вкладываю деньги, то считаю, что они должны увеличиться, а не потеряться.
Клер представила себе толпу юношей вокруг Квентина, они сидят у его ног и записывают все изрекаемые им мудрости.
— А их это не обижает?
— А почему? Они знают, что пойдут дальше и быстрее с добрым советом. Клер, это не школьные игры: их дела для них самые важные в жизни, и те молодые люди, которых я выбираю, чтобы снабжать их деньгами, хотят делать все что угодно ради успеха.
Все что угодно. Все что потребуется. Самое важное в жизни.
Клер ощутила легкий холодок. Разве делать деньги — это самое важное в жизни? Ей стало интересно, как он управляет «Эйгер Лэбс», и какой он друг. И какой любовник.
Но тут подошел официант с особым арманьяком, сбереженным для Квентина, и она позволила себе соскользнуть обратно в кокон привилегий, который обволакивал его, куда бы он ни пошел. Неважно, сколько ты тратишь денег, она знала, что не может держать себя так легко или идти по жизни с той же беззаботной уверенностью, как Квентин и его друзья, и она еще не овладела искусством напускать на себя вид легкой скуки перед лицом всех чудес мира. Она не научилась считать изобилие чем-то должным.
Но будучи с Квентином и позволяя ему заботиться обо всем, она слегка ощущала, что значило быть богатым и сильным и принимать без вопросов все, что встречается.
— Вы и Квентин хорошо смотритесь вместе, — сказала Лоррэн через два вечера. Они с Клер вытягивали головы друг к дружке, чтобы быть слышными посреди гула четырех сотен голосов и оркестра, в позолоченной мраморной танцевальной зале отеля в Стэмфорде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173