— Нет. Она записывает только тогда, когда получает соответствующее распоряжение. — Чуть помолчав, он продолжил с глубоким вздохом: — Думаю, тебе следует знать, что в доме Питера тоже установлены камеры. Он сам попросил об этом, когда я монтировал Гемму. Но он ни разу их не включал.
— А ты? Ты их включал?
— Впервые это произошло, когда у тебя возникли проблемы с кормлением Абигайль. — Голос его чуть задрожал: для человека, лишенного эмоций, он слишком расчувствовался.
Так, теперь понятно, почему он примчался к ней тогда в одних лишь наспех натянутых джинсах. И все же ей надо знать:
— Были еще случаи, когда ты просил Гемму включить камеру?
— Да. — Он чуть подвинулся, и она почувствовала спиной, как заиграли его мышцы. — Я каждое утро наблюдал за Абигайль, разговаривал с ней. Знаю, я поступал неправильно. Но, Дани, ради Бога, неужели ты не можешь понять? Ведь она моя дочь. Я хотел видеть ее каждый день.
— Да, я понимаю. Но ты должен был попросить разрешения. Ник. — Дани решила рискнуть и слегка подтолкнуть его в нужном направлении: — Ты ведь любишь Эбби, правда?
— Она моя дочь. — Уклончивый ответ, чтобы не сказать больше.
— И ты любишь ее, да?
— Я готов отдать за нее жизнь, — ровным голосом ответил он. — Я бы сделал все на свете, только бы уберечь ее от беды. Я хочу стать частью ее жизни и хочу, чтобы она была частью моей жизни.
Ну же, Ник! Произнеси эти слова. Просто произнеси, и все.
Он молчал. Она закрыла глаза.
Ей было больно. Больнее, чем она могла себе представить. Ведь она не сомневалась, что у него те же самые чувства, что и у нее.
У всех людей есть чувства. И у Ника они тоже должны быть, несмотря на его детство. Просто он еще не нашел способ, как их выразить, и не сознает всей их важности. Если бы только ей удалось найти путь к его сердцу, вырвать его из ледяного плена, разбить сковавший его панцирь!
— Этого недостаточно, — прошептала Дани. — Я не могу так жить. Думала, что смогу, но нет.
Дани вскочила с кушетки, крепко прижимая к себе Абигайль. Ник быстро последовал за ней. Он догнал ее уже в детской, схватив за плечи; мягко разжал руки и, взяв Абигайль, уложил ее в кроватку. Затем перевел взгляд на Дани — холодный и отстраненный.
— Чего ты от меня хочешь? Что еще я могу предложить кроме того, что уже дал?
— Та ночь так мало для тебя значила? Просто забавное приключение накануне Нового года? — Она не сводила с него глаз в надежде разглядеть хоть какие-то признаки того, что он на самом деле что-то чувствует в глубине души.
— Я никогда этого не говорил.
— Ты никогда ничего не говорил! — Она помнила ту ночь; то, каким он был нежным, страстным. То, как жадно, словно изголодавшись, касался ее. То, как смотрел на нее, — будто целую вечность ждал минуты, когда сделает ее своей. И все же, все же… Как хотелось ей верить в любовь, в его любовь. — Нет, не могла же я все придумать. Между нами действительно пробежала искра, возникло чувство, от которого так просто не отмахнуться. Не верю, что ты ничего не-не чувствовал.
— Слова? Жить без них не можешь? — усмехнулся он. — Тебе так необходимы сладкие сказочки? Типа тех, что рассказывал тебе Питер?
— Нет!
— А может, ты этого хочешь?
И он впился в ее губы — жадно, требовательно, безотрывно. Прижал к себе так крепко, что она не могла ошибиться в его истинных чувствах: он хотел ее с той же всепоглощающей, безоглядной страстью, что и она его.
— Нет, Ник. Мы не можем.
— Уже смогли. Наша дочь — лучшее тому подтверждение.
— Но это вовсе, не значит, что мы поступаем правильно. Ты не любишь меня. Ты даже не любишь свою дочь.
На мгновение он замер, затем произнес:
— Я здесь, рядом с тобой, и намерен сделать все от меня зависящее, чтобы наш брак удался. Я делаю все ради тебя и Абигайль. И мы хотим друг друга. Ты ведь не можешь этого отрицать?
— Нет, не могу, — подтвердила она охрипшим от волнения голосом. — Но это не оправдывает наше поведение. Ни тогда, когда была зачата Абигайль, ни теперь.
— Неужели ты и вправду дала обет целомудрия?
— Именно так, — признала она, делано рассмеявшись.
— Дани, пожалуйста, пусть наш брак будет настоящим.
— Настоящий брак — это брак навсегда, до конца жизни. Но Питер этого не захотел. — Она пристально, не мигая, смотрела на него. — А ты, Ник? Ты этого хочешь?
— Питер был дурак. Он не заслуживал ни твоей любви, ни твоего доверия.
— Ты не ответил. Ты хочешь, чтобы брак связал нас навеки?
Вопрос остался без ответа. Выражение его лица сделалось замкнутым, бесстрастно-отчужденным. О, сколько раз ей приходилось видеть его таким!
— Я не брошу ни тебя, ни Абигайль. И сделаю все, что смогу, ради твоего счастья. Ты можешь мне верить, Дани. Я не предам тебя, — сухо сказал он.
— А как же любовь?
Он не ответил, и Дани поняла, что это ей решать, сможет ли она жить без любви. И кто в состоянии предугадать будущее? Возможно, со временем придет и любовь.
Должно быть, он почувствовал, какое решение она приняла, потому что, подхватив ее на руки, понес в спальню. Переступив порог комнаты, Ник поставил ее на ноги. Два осторожных, недоверчивых человека, одновременно хотевших и боявшихся верить. Оба страшились сделать этот шаг навстречу друг другу.
Она глубоко вздохнула, вдруг увидев, что у нее расстегнуты блузка и бюстгальтер. Ник, медленно протянув руку, совсем опустил бретельки. Она не запротестовала и позволила ему рассмотреть себя.
— Ты изменилась.
— Естественно. Ведь у меня теперь ребенок. — Она тихо рассмеялась.
— Мне хочется увидеть и другие изменения в твоем теле. — Он снял с нее сначала блузку, а потом и бюстгальтер. Его пальцы ощупали ее кожу вокруг темных, набухших сосков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35