— Какая же? Говори!
— Венди, ты не знаешь, что такое матери!
В ужасе мальчики окружили его. Его волнение их напугало. И он поведал им то, о чем молчал до сих пор.
— Было время, когда я, как и вы, думал, что моя мама всегда будет держать окно открытым, и я не возвращался много лун подряд. И вот наконец я прилетел домой. И что же? Окно было заперто, мама совсем забыла обо мне, а в моей кровати спал другой мальчик!
— Ты уверен, что все мамы такие?
— Да!
— Так вот оно что! Изменщицы! Жабы!…»
Саша сделала паузу, пытаясь отдышаться и немного успокоиться.
«А моя мама никогда не закрыла бы окно, — снова повторил Никита, как будто убеждая себя, — не закрыла бы!»
«Конечно, нет! — Саша прижала к себе его голову, слегка коснулась губами макушки. — Не закрыла бы. Она бы тебя ждала. Ждала, пока ты налетаешься и вернешься к ней. Ведь ты бы все равно когда-нибудь налетался и захотел вернуться, правда?»
«Правда!»
В тот вечер она очень долго сидела в кресле неподвижно, накрывшись пледом. И думала о том, что в жизни все гораздо проще, чем кажется на самом деле. Оказывается, нужно всего лишь оставлять окно открытым. Не закрывать его и верить в то, что когда-нибудь человек, которого ты любишь, вернется к тебе. Так просто — и в то же время так сложно. Попробуй, выдержи, ведь в окно не всегда светит солнце. Бывает снег, дождь, сильный ветер. Бывает осень и бывает зима…
«Ты просто сумасшедшая. Какая к черту может быть литература в этом ПТУ? Если его колледжем обозвали, все равно — суть-то осталась прежней! Да ведь они же там все наполовину отмороженные! Куда ты прешься со своим Достоевским и Цветаевой, Сашка? Неужели думаешь донести до них смысл высокой поэзии? У них ведь глаза — пустые! Они в жизни если что и читали, то это, наверняка, был букварь. Дура, тебе ведь аспирантуру у Гольдина предлагали! Дура…»
Реакция большинства однокурсниц на ее решение пойти после окончания университета преподавать литературу в бывшем восемнадцатом ПТУ была практически однозначной, разными были лишь эпитеты, которыми ее награждали: дура, идиотка, чокнутая, маразматичка… Кристина подобрала самый красочный и емкий, на свой взгляд, эпитет — камикадзе. Восемнадцатое ПТУ славилось тем, что едва ли не половина его питомцев были условно осужденные, и почти все находились на учете в детской комнате милиции, отчего само училище приобрело в городе неофициальное название «тюремный филиал». Немногим из закончивших училище удавалось использовать полученные знания на свободе. Рано или поздно почти каждый третий оказывался там, куда, казалось, и сам стремился.
Саша никогда ничего не возражала и не пыталась объяснить — просто улыбалась немного снисходительно. Она-то знала, в чем причина. Знала и верила в то, что никакие они не отмороженные, что пустые глаза — это только маска, скрывающая боль от того, что окна оказались закрытыми. Вот и все. И ей нужно было попытаться открыть эти окна, попытаться во что бы то ни стало. Иначе она просто не могла — уж такой родилась на свет, и ничего с этим не поделаешь. Огромные темно-синие глаза, насмешливые пухлые губы и белые вихрастые пряди она получила генетическим путем точно так же, как любовь к поэзии и стремление к торжеству справедливости. «Стремление к торжеству справедливости» звучало слишком патетично. И Саша никогда не пользовалась этими словами для того, чтобы выразить свои мысли. Она просто говорила: «Я хочу, чтобы все было хорошо…»
— Красивой и грустной, как осень… — повторила Саша вслух, откладывая в стопку последнюю тетрадь. — Молодец, Мишка. На самом деле, молодец.
Впрочем, проверенная тетрадь была не последней. Теперь Саша пожалела о том, что не оставила ее напоследок. Горькую пилюлю всегда лучше запивать сладким сиропом: она помнила, как в детстве бабушка всегда давала ей ложку варенья после горького травяного отвара от кашля. «Девясил, — ласково повторяла бабушка, сочувственно гладя на Сашу, которая корчилась от горечи, — это значит — девять сил. Девять добрых сил, которые помогут тебе выздороветь». «Если эти силы добрые, то почему они такие горькие, бабушка?!» — искренне возмущалась Саша. Она и теперь, повзрослев, с трудом верила в то, что добро может быть таким горьким на вкус. Все-таки, нужно было оставить сладкую ложку напоследок.
Но теперь уже ничего не поделаешь. Вздохнув, она открыла синюю измятую тетрадь с изображением Бритни Спирс на обложке.
«За что я люблю осень». Название темы сочинения на первом листе было написано четким почерком, без ошибок, и снабжено жирной увесистой точкой. Но дальше не было ни одного слова. Был рисунок. Большой, занимающий почти всю страницу. Высокое дерево, согнувшее ветви, видимо, под напором сильного ветра. Листья, летящие в разные стороны, тучи на низком небе. Два человека. Один из них, с жестким ежиком волос, выступающим вперед жестким подбородком и запавшими скулами был точной копией автора сочинения-рисунка. Другой была девушка с огромными, в половину лица, глазами, очками на переносице и небрежно собранными в пучок на затылке прядями белых волос. Это была она, Саша. Александра Алексеевна. Сходство было стопроцентным, пояснения не требовались.
У парня были спущены штаны вместе с нижним бельем. Девушка стояла перед ним на коленях, и, судя по выражению лица объекта своей страсти, доставляла ему фантастическое удовольствие…
Быстро захлопнув тетрадь, Саша зажмурилась. Завтра. Это завтра у нее будет непроницаемое лицо, ироничная, немного снисходительная улыбка на губах и ледяное спокойствие в голосе. За ночь она успеет подобрать слова, с утра несколько раз прорепетирует свою речь перед зеркалом, проследив за тем, чтобы не дрогнул ни один мускул на лице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87