Ей удалось остановить течение ручья и не позволить ему прорваться на пол.
— Вот так…
Она улыбалась, и он улыбнулся в ответ, чувствуя себя совершеннейшим идиотом.
— Извини, я нечаянно пролил чай.
— Ничего страшного, я сейчас тебе другую чашку…
— Саша! — он заставил ее остановиться на пороге. — Не надо, не уходи. Не уходи, пожалуйста. Знаешь, я совсем не хочу…
Он заметил, что ее глаза стали немного грустными — совсем чуть-чуть. Нужно было прогнать эту грусть, и он сказал, почти не подумав:
— Не уходи, пожалуйста. Знаешь, мы могли бы пить из одной чашки. Одна чашка ведь осталась целая, нам хватит…
Грусть исчезла — совсем. Саша рассмеялась, громко и весело:
— Хватит, конечно! А ты как любишь — с сахаром или без сахара?
— Без сахара.
— Я тоже. Я люблю крепкий.
— И я — крепкий.
— А ты…
Она уселась возле него на пол, поджав под себя ноги в теплых серых вязанных носках. Они пили чай из одной чашки маленькими глотками, передавая ее из рук в руки, каждый раз улыбаясь.
— А ты?…
Время как будто остановилось.
— А я люблю спать долго. Особенно зимой, когда холодно. Высунешь нос из-под пледа, и снова — обратно. А ты…
Чашка уже давно была пустой, а они все продолжали наперебой: а ты?
Она любила крепкий чай, Марину Цветаеву, туман, спать по утрам, гулять под дождем без зонта. Кошек, собак и птиц, жареную картошку, мороженое… Она тоже любила осень. Они были очень похожи, и они были очень разные. Она понятия не имела, кто такой Оливер Кан, а он не знал поэта Льва Мея. Он рассказывал ей про драматичный матч финала чемпионата мира между сборными Германии и Бразилии, а она, глядя на его серьезное лицо и заливаясь смехом, читала ему отрывки из «Секстины».
— Опять, опять звучит в душе моей унылой знакомый голосок, и девственная тень опять передо мной с неотразимой силой… Денис! Прошу тебя!
— Да что ты хохочешь, Саша!
— У тебя такое лицо… Если бы ты видел! Да ты ведь и сам смеешься, Денис! Смеешься!
Они опомнились, когда часы показывали уже половину второго ночи.
— Кажется, я засиделся, — немного неуверенно проговорил Денис.
— Наверное, — так же без уверенности в голосе ответила Саша.
Он поднялся, в душе проклиная время, которое иногда так быстро бежит. Она не стала его удерживать. Прощаясь, он сжал в своей ладони ее теплые пальцы. Ему очень хотелось поднести их к губам, и все же он не решился, почему-то побоявшись обидеть ее. Она улыбалась немного грустно. Эта грустная улыбка и хрупкое тепло маленькой ладони казались ему бесценным и самым дорогим в жизни подарком. Спустившись вниз по лестнице, он еще долго стоял на улице возле подъезда, и только дождавшись, когда в ее окне погас свет, медленно направился в сторону дороги, всматриваясь в темноту и пытаясь отыскать зеленый огонек проезжающего такси.
Саша вошла в класс и сразу почувствовала облегчение: задняя парта в правом дальнем углу была пуста.
Ей было немного стыдно признаться себе в собственной слабости, и все же чувство облегчения скрыть было невозможно. Что ж, сегодня это даже кстати. Отсутствие Измайлова, по крайней мере, гарантирует ей отсутствие прецедентов на уроке, дает возможность почувствовать себя спокойно и расслабиться. Попытаться разобраться в себе. Понять — права ли была она, полагая, что новое чувство, так неожиданно ворвавшееся в ее душу, вытеснит все остальное и лишит ее способности любить своих пропавших мальчиков. Это было для нее очень важно — разобраться в себе. Потому что в том случае, если она поймет, что что-то изменилось, ей придется бороться. Бороться за одну любовь против другой любви — если они, эти две неспокойные и самовластные соседки, не пожелают мирно уживаться в ее душе. В этом случае одну из них придется прогнать. Саша знала и не сомневалась ни минуты в том, какую именно…
Ей потребовалось совсем немного времени для того, чтобы восстановить полную тишину в своем «кипящем улье», как называл иногда мальчишек Владимир. Она молча стояла и смотрела на них, не говоря ни слова, пока наконец не смолкли последние смешки с задних парт.
— Здравствуйте. Садитесь.
В начале урока ей предстояло провести опрос по пройденной теме. Одного короткого взгляда было достаточно для того, чтобы понять, кто сегодня готов отвечать, кто не слишком стремится к этому, а кто не сможет связать и двух слов. Последняя группа, как обычно, была самой многочисленной. Но для этой группы у Саши была своя заготовка, которая срабатывала почти всегда безотказно. Только с чего начать?
Она опустила взгляд, делая вид, что просматривает фамилии по журналу. Снова проигнорировав заповедь о чередовании горькой пилюли и сладкой ложки, она вызвала Мишу Андреева. Он огляделся немного смущенно.
— Какой образ показался тебе в поэме самым ярким?
Миша не поднимался с места. Такова была традиция, которой следовали ученики на уроках литературы: Саша никогда не заставляла их выходить к доске и даже подниматься из-за стола для того, чтобы отвечать на вопросы. Так было с самого первого дня ее пребывания в училище, и этот метод оправдывал себя уже сотни раз: опрос по заданной теме постепенно превращался во всеобщую дискуссию, немного шумную и, пожалуй, слишком непринужденную, однако именно это больше всего и радовало Сашу. Она огорчалась как раз тогда, когда вместо дискуссии получался вялый монолог.
— Наверное, Наина, — немного подумав, ответил Миша Андреев. — Особенно в том месте, когда она наконец признается старцу в любви…
— Да уж, — тут же раздалось в ответ, — такое ночью приснится — помрешь со страху.
— Впечатляет, — послышалось новое одобрение.
— Как там было… Скривив улыбкой страшный рот могильным голосом урод бормочет мне любви признанье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87