Он наотрез отказался продавать хоть одну из жемчужин, хотя Марго позарез нужны были деньги.— Ты — преступница, — кричал он, потрясая кулачками над головой. — Уродовать такую красоту. Только через мой труп!И весь он, миниатюрный, тонкий, затянутый в любимый атласный халат с золотыми турецкими огурцами и витым пояском с кистями, устремлялся за Марго в ее комнату к шкатулке, где хранилось обожаемое сокровище. Франта мог часами перебирать жемчужные нити, рассматривать их на свет и в тени, драпировать платками и кусками бархата, раскладывать и перекладывать и, конечно же, примерять на себя и вертеться без устали перед зеркалом.Чем он занимался и на что жил, было для Марго загадкой. Скорее всего самым постоянным его доходом был Клаус, а еще он подрабатывал, сочиняя иногда музыку, сопровождающую фильмы. У него были хорошие контакты в синематографических кругах, так что тоненькая струйка дохода текла и оттуда. Франта мог бы добиться гораздо большего, но страсть к сибаритству брала верх над честолюбием и жаждой достатка и славы. Он способен был отказаться от выгодного заказа просто потому, что не в состоянии был встать с любимого дивана. Он возлежал на нем, как персидский шах, не хватало только слуг с опахалами и танцовщиц с обнаженными животами.Марго совершенно случайно узнала от Клауса, что отец Франты — преуспевающий делец, владелец страховой компании и нескольких особняков в центре Праги, включая и тот, в котором жил Франта. Правда, папаша сдавал дом внаем, в том числе и единственному сыну. Франте было отказано от дома, ходили слухи, что отец всерьез задумал лишить его наследства в наказание за богемный образ жизни и противоестественные привычки.Франту взаимоотношения с семьей и вечная нехватка денег беспокоили мало. «Я же не собираюсь жить вечно и служить примером для потомства», — любил повторять он и жил, как мотылек, от заката до рассвета. Долгие ночи он проводил либо дома в обществе Клауса и избранных гостей за долгими беседами и курением кальяна и ароматных папирос, которые вставлялись в длинные мундштуки слоновой кости, либо в ночном клубе на Вацлавской площади под названием «Т-клуб». Секрет названия был прост. «Голубой» по-чешски «теплоуш». Марго один раз была там, встречалась с Франтой и режиссером с «Баррандов-фильма». Никогда еще она не чувствовала себя так неловко. В полутемном зале не было, кроме нее, ни одной женщины, только мужчины, все больше парами. Она ловила на себе вежливые, но выразительные взгляды: так смотрят на чужака, который все никак не уходит.Что касается приемов, которые регулярно устраивал дома Франта тогда и только тогда, когда Клаус уезжал в свои многочисленные деловые вояжи, то Марго на них старалась не бывать и при первом удобном случае уходила к себе, в маленькую комнатушку, которую выделил ей Франта. Кажется, раньше это была то ли кладовка, то ли комната для прислуги. Крошечный куб с круглым окошком, в котором умещались лишь кровать, шкаф да туалетный столик. Зато было это круглое окно, в которое утром пробирались первые солнечные лучи, и вид из него на парк, на Влтаву и на Город, раскинувшийся внизу. На приемы приходили какие-то совсем случайные люди, и где Франта находил их, оставалось для Марго загадкой. У них в ходу были кокаин и опиум. Они всегда оставались на ночь и поутру слонялись по квартире серыми бесплотными тенями, шаря вокруг пустыми глазами в обрамлении черных бессонных кругов. Рукотворные чудовища. Марго побаивалась их и в такие дни или, вернее, ночи не ограничивалась засовом и подвигала к двери своей комнаты туалетный столик. Хоть и хлипкая, но защита.— Франта, милый, зачем тебе все это? — однажды спросила его Марго. — Это совсем не твой стиль. Они уродливы, ты не находишь? А ты так любишь все красивое. Ты сам с ними становишься уродливым. Прошу тебя, брось эту отраву.— Во мне живут два зверя, моя девочка. Один из них ласков и прекрасен и давно уже приручен тобой, а другой дик и безобразен, но он тоже я. И ничего с этим поделать я не могу.— Или не хочу, так будет вернее. А как же Клаус? Ты вроде как предаешь его.— Клауса я люблю всем своим испорченным сердцем, но он, так же как и ты, не способен понять и принять моего второго зверя. Слишком буржуазен, слишком подвержен морали. Слишком душевно здоров, наконец. Мне это быстро надоедает, а без него я болею сам. Вот такой парадокс.В последнее время Марго стала замечать в себе перемены, от которых сердце то замирало, то трепыхалось, как птичка, попавшая в силок. Те самые физиологические перемены, которые безошибочно узнает каждая женщина. Нет, нет, не может быть! Неужели она заслужила чем-то такой подарок судьбы?Вердикт врача был краток и ясен. Она ждет ребенка. В ней растет крошечное существо, которое самим своим явлением попирает смерть. Володя ушел, но оставил ей частичку себя, и семя его прорастет в ней. Она сохранит, вырастит, взлелеет этого ребенка, чтобы через него ее Володя продолжал жить на этом свете.Марго медленно шла по Целетной улице в сторону Старо-местской площади. После того как врач подтвердил ее самые невероятные предположения и надежды, ей не хотелось никуда приходить, хотелось просто нести себя сквозь холодный зимний воздух. Она теперь уже не просто Марго, не просто тело с руками и ногами. Она — священная капсула, драгоценный сосуд с еще более драгоценным содержимым.Вход в храм возник перед ней неожиданно. Она часто ходила мимо этой церкви, восхищаясь строгой простотой и грацией линий, воздушностью башен, устремленных в небо. Но вот войти ни разу не получилось. Как-то сразу не находился вход, а особых усилий для поиска прилагать не хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91