И в свое время я уйду к нему. Ты не беспокойся, Мати, я не совершу греха самоубийства. Я просто тихонько дождусь своего часа. И он дождется меня, там, на дне Онежского озера, где маленькие рыбки играют в его волосах. Я буду жить, ведь Господь не забрал меня вместе с ним. Значит, зачем-то я должна остаться.Марго подняла глаза на образ, и ей показалось, что Богородица кивнула ей и ободряюще улыбнулась.— Клаус, вы могли бы жениться на мне?Сидящий перед ней полноватый крупный мужчина с розовым круглым лицом любителя пива поперхнулся кофе и так громко фыркнул, что сидящие вокруг разом обернулись на него. Он еще больше покраснел и сконфузился. Марго улыбнулась.— Вот так но-омер, — протянула она. — Молодая красивая женщина делает ему предложение, а он только фыркает. А я-то думала, что повергну вас в бурный восторг.Клаус Доббельсдорф, тридцатипятилетний немец, который был представителем «Руссотюрка» в Москве до Осман-бея, приехал ненадолго, чтобы свернуть дела и ликвидировать представительство. Головная фирма больше не видела перспектив для бизнеса в Советской России. Он был аккуратен до умопомрачения и педантичен, как истинный немец. Великолепный добросовестный работник, начисто лишенный воображения, надежный, как скала. У Марго с ним сразу установились доверительные отношения, замешанные на взаимной симпатии. Она чувствовала, что нравится ему, хотя в его отношении к ней не было никакого романтического или эротического подтекста. Они были друзьями, не очень близкими, но что-то подсказывало ей, что к нему можно обратиться при случае.— Не пугайтесь так. Я сейчас вам все объясню. — Она пригубила из чашечки горячий горький напиток, раздумывая, как лучше начать. — Мой муж недавно погиб. Несчастный случай. Я не хочу сейчас говорить об этом, — поспешно добавила она в ответ на его потрясенный взгляд. — Слишком больно. Я осталась совсем одна в этом городе, да что в городе, во всей этой огромной стране у меня никого нет, ни родных, ни друзей. Здесь меня ничто больше не держит, только горькие воспоминания преследуют повсюду.— О, Гретхен, мне очень, очень жаль. Он был такой красивый человек.Клаус с первого их знакомства стал называть ее Гретхен совершенно на немецкий манер, и это совсем не раздражало Марго, а, наоборот, отзывалось детством, когда была жива мама, а она, Марго, вела непримиримую борьбу за свою индивидуальность с гувернанткой-немкой.— Я хочу уехать за границу, и вы могли бы помочь мне в этом. Наш брак будет фиктивным, не волнуйтесь. У меня есть кое-какие драгоценности для начала, потом найду работу. Так что я не буду сидеть на вашей шее. Мы вообще можем расстаться сразу же, как только пересечем границу. Говоря, она нарочно не смотрела на него, чтобы ему не показалось, что она уж очень на него давит. Пусть примет решение сам. Однако молчание затягивалось.— Клаус, вы же не раз говорили, что мы друзья. Так давайте и останемся друзьями. Ничего не изменится, поверьте. А брачное свидетельство — всего лишь бумага, и не более. Поймите, вы — моя единственная надежда.— Да, да, я понимаю, — медленно сказал он, причем слова давались ему с явным трудом. — Просто это так неожиданно. Я не в состоянии представить себя женатым на женщине, — он запнулся. — Ну да, женатым.— Я вас никак не стесню. Если хотите, мы можем после отъезда отсюда вообще больше не встречаться.— Ну зачем же такие крайности, Гретхен. — Он улыбнулся впервые за их сегодняшнюю встречу. — Будем считать, что я согласен.Причину его необычного смущения она поняла, только когда новоиспеченные господин и госпожа Доббельсдорф прибыли на центральный вокзал Праги. Оформление брака и новых документов заняло всего несколько дней, принимая во внимание щедрые суммы, которые Клаус раздавал направо и налево. Марго казалось, что, раз приняв решение, он стремится поскорее осуществить задуманное. Сборы заняли и того меньше. Марго не стала брать ничего из вещей, только самое необходимое. Особое место в дорожной сумке занял Володин портсигар, тот самый, в котором он хранил ее фотографию в форме медсестры, и еще несколько фотографий, которые они успели сделать вместе. Ведь казалось, что впереди еще целая долгая жизнь, что еще много будет минут счастья, совсем особенных, которые захочется запечатлеть на память, мгновений, которые захочется остановить. Никогда ничего не надо оставлять на потом, твердила себе Марго, как бы делая зарубку на память. Не бывает никакого потом. Есть только сейчас, и оно неповторимо, как была неповторима каждая минута, проведенная с Володей.Какая-то часть ее существа будто умерла, ушла вместе с ним. Вот она ходит, говорит, обсуждает планы на будущее, зашивает розовые жемчуга, подаренные Осман-беем, в подол пальто, совсем как тогда, в далеком восемнадцатом, а сердце ее далеко, на дне Онежского озера, где покоится до времени ее Володя, и маленькие рыбки… Она сама себе напоминала механическую куклу в человеческий рост, шедевр мастера. С виду не отличишь от живого человека, а загляни под кожу — пружинки да шестеренки.Она наскоро попрощалась с соседями, сказав, что уезжает на родину в Эривань, и даже оставила свой давний адрес, просто так, для достоверности. Всю ночь накануне отъезда Марго просидела с Григорием за бутылкой водки, чокаясь то с ним, то с фотографией Володи, заедала черным хлебом и эпохальным сыром «Бакштейн», с которым столько было связано, и ревела, ревела в три ручья. Рядом с фотографией стояла глиняная статуэтка — женская головка на изящной длинной шее — вылитая Марго.— Последняя его работа, — басил Григорий, морщась, чтобы самому не заплакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91