— Машу, Машу надо предупредить, — сказал Петр Алексеевич. — Защитить, пока еще не поздно.
Голос его звучал глухо и слабо. Видно было, что слова даются ему с огромным трудом. Софья Николаевна придвинулась ближе и взяла его руку. Он благодарно посмотрел на нее.
— Какую Машу? — терпеливо спросил Сидоркин.
— Машу Антонову. Учительницу. Он из-за нее три года назад человека зарезал. Отсидел. Теперь за ней вернулся. Нашел все-таки.
— Какой он из себя?
— Зовут Коля. Николай Клюев. Небольшого роста, щуплый. Лицо круглое, курносое, в веснушках. Но главное — глаза. Я в глаза его заглянул и сразу все понял. Он — маньяк, Федор. Опасный маньяк. Для него все люди — враги.
— Он тебе угрожал?
— В том-то и дело, что угрожал. Совершенно незнакомому человеку. Говорил со мной так, будто я ее прячу.
— Николай, говоришь. Коля. Коля Клюев. Коля и Маша. Сидоркин вдруг замолчал и, выпучив глаза, уставился в пространство. Потом хлопнул себя по нагрудному карману, вскочил и бросился вон из палаты. Все изумленно посмотрели ему вслед.
— А какая это Маша? — вдруг нарушила молчание Ира. — Не та, которая к Петру Алексеевичу приходила?
— Она самая, — кивнула Софья Николаевна.
— Ой, это ж надо… — почему-то мечтательно сказала Ира. — История прям как в кино.
Маша толкнула калитку. Та, скрипнув, отворилась.
— Софья Николаевна? — позвала Маша.
Никто не ответил. Из-под куста смородины выскочил Ганнибал и встал перед ней, наклонив мордочку и поставив торчком одно ухо. Мохнатый хвостик радостно подрагивал.
— Ну что, малыш, уехала твоя хозяйка? А я тебе вкусненького принесла.
Маша пошла к дому. Ганнибал побежал следом. Она принялась выкладывать в его миску косточки со шматками мяса. Песик нетерпеливо тыкался мордочкой в ее ладони.
— Да подожди ты, дурачок. Сейчас поешь.
Она почувствовала прикосновение его шершавого язычка к своей руке и ласково потрепала его за ухом.
— Марь Пална! Мое почтение!
Маша выпрямилась и, заслонив глаза рукой от солнца, повернулась на голос. Из-за низкого забора ей улыбался Степан, сосед Поповых. Он стоял голый по пояс, опираясь на лопату. Его широкая мускулистая грудь, бронзовая от загара, блестела от пота.
— Софья Николаевна с самого ранья в больницу уехала. Не сказала, когда вернется. Может, и заночует там.
— А я зашла спросить, не нужно ли чего-нибудь. Вот Ганнибалу поесть принесла.
— Это ему только давай, разбойнику. Повадился курей моих пугать. Они скоро с огорчения совсем нестись перестанут.
В голосе его, однако, не слышалось ни раздражения, ни злости. Шутит, как всегда.
— Фу-ты ну-ты, какой прикид. — Он со вкусом произнес модное словечко. — Прям мамзель из модного журнала.
— Мне самой нравится. — Маша провела ладонью по привезенным Вадимом джинсам. Они сидели как влитые.
— Сразу видно, что не из нашего сельпо, — одобрительно сказал Степан.
— Как там мой ученик? — спросила Маша.
— А никак. Гоняет целый день как оглашенный. Я и не вижу его.
— Вы бы с ним хоть таблицу умножения подучили. У него с математикой совсем плохо.
— Да знаю я, — с досадой махнул рукой Степан. — Один ветер в голове. Но я его приструню, не сомневайтесь. — Он смахнул пот со лба и огляделся. — Ишь как парит. Не иначе гроза будет.
Маша проследила за его взглядом. Небо, только что голубое и безоблачное, подернулось свинцовой дымкой. Ласточки неслышно носились над самыми верхушками деревьев. Ни дуновения, ни шелеста листвы. Все вокруг затаилось, замерло в неподвижности.
— Ладно, я пойду. Увидите Софью Николаевну, скажите ей, что я заходила.
Маша махнула Степану рукой и вышла на улицу. Домой идти не хотелось. С каждым днем ей становилось все труднее общаться с матерью. Они вдруг перестали понимать друг друга, особенно после ночи, проведенной с Вадимом. Мама как-то сразу все узнала, да это, наверное, было несложно. У нее всегда все так ясно написано на лице.
Ей не хотелось вспоминать те обидные вещи, которые говорила ей мать. Она гнала их от себя, а они возвращались, настойчивые и неотвязные, проникали в сердце и отравляли его ядом. Скорее бы уж пятница. Вадим приедет и излечит ее от мрачных мыслей. Они будут любить друг друга, и опять все станет светлым и ясным.
— Этот твой Ротшильд, — услышала она глуховатый, язвительный голос матери, — редкий умник. Это же надо так отладить свою жизнь! В Москве у него, наверное, девочки на каждый день. А теперь и в имении есть. Селяночка, пастушка в ситцевом платьице, с глазами на пол-лица. Я себе представляю, как они там гогочут за бутылкой джина. «От нее, наверное, пахнет сеном и коровами», — передразнила она одного из воображаемых собутыльников. — Какая экзотика! А главное, недорого. Пара тряпок, и порядок. — Тут Маше представилось, как мать трагическим жестом закрывает лицо руками. — И это моя Маша. Господи, до чего я дожила!
Самым страшным была ее непоколебимая уверенность в собственной правоте. В одночасье она стала слепа, глуха и беспощадна. Временами Маше казалось, что, если ее мрачные предсказания сбудутся, она только обрадуется и с упоительным торжеством провозгласит: «А что я тебе говорила!»
Маша, как ни силилась, не могла понять, как ради такой сомнительной победы можно желать несчастья своей родной дочери. Она ведь любит ее. Впрочем, самые чудовищные поступки совершаются из-за любви.
А если мама права и Вадим действительно натешится и бросит ее? Такое ведь случается в жизни. Она вспомнила его глаза, улыбку, его ласковые сильные руки. Невозможно так играть, так притворяться.
«Прости, мой любимый, — прошептала Маша. — Прости, что усомнилась в тебе».
За раздумьями Маша и не заметила, как ноги сами понесли ее к усадьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45