Ах да, он же в меня влюблен? Надо встряхнуть его как следует, а то совсем скис».
Она скинула туфельку и скользнула босой ступней по его ноге.
— Давай закруглим эту обжираловку и поедем ко мне. Посмотрим, на что ты способен.
Арсен поймал под столом ее ногу, на секунду задержал в ладонях и отпустил.
— Зачем ты так? Я же серьезно.
— Ах, серьезно! Извини, я забыла, что вы оба серьезные люди. И Вадим Петрович тоже вполне серьезно отпасовал тебе ненужную любовницу. Вот это стиль! Только странно, что без необходимых комментариев.
Она уже не помнила, что сама позвонила ему и назначила эту встречу, и совершенно искренне чувствовала себя оскорбленной. Она сумеет постоять за себя, она им обоим еще покажет, она…
— Лиля, — сказал он тихо, — я прошу тебя стать моей женой.
Ну и жарища сегодня, подумал Сидоркин, борясь с желанием расстегнуть верхнюю пуговицу форменной рубашки. Так и парит. Воздух был тяжелый, душный, весь пронизанный электричеством. Не иначе как гроза идет. Скорее бы.
Сидоркин поморщился и закрутил головой, силясь прогнать свинцовую тяжесть, разливающуюся по затылку. Воротничок сильнее врезался в шею. Эх, расстегнуть «бы пуговицу и вдохнуть полной грудью, да нельзя. К форме Сидоркин относился уважительно и никаких поблажек ни себе, ни другим не позволял.
Он подрулил к зданию больницы, припарковал машину и вышел. На раскаленном солнцем больничном дворе было еще жарче. Все в природе будто замерло, даже птицы прекратили свою возню. В тенечке под кустом неподвижно лежал лохматый пес неопределенной породы, бессильно свесив розовую тряпочку языка. Только по его мерно вздымавшемуся всклокоченному боку и можно было понять, что он еще жив.
«Да, брат, — подумал Сидоркин. — Тебе сейчас лучше, чем мне». Он запер машину и не торопясь поднялся по чистой, но здорово обшарпанной лестнице на второй этаж, в кардиологическое отделение.
В коридоре было пусто. Где-то в отдалении мерно бормотал телевизор. У стены за столом сидела молоденькая сестричка в туго перепоясанном белом халате и что-то писала. На ее пышных русых волосах ловко сидела крахмальная шапочка, придававшая ее юному личику задорный, совсем не больничный вид.
Заслышав шаги Сидоркина, она подняла глаза, и лицо ее осветилось приветливой улыбкой.
— Дядя Федя! Вот так сюрприз!
— Привет, Иришка. Как отец? Не скучает на пенсии?
— Да что вы! Балдеет! Целый день в грядках копается, прямо как крот. Помолодел лет на десять.
Сидоркин усмехнулся в усы.
— А что вы к нам не заходите? Работа заела?
— Вот-вот, именно заела. Я ведь сюда по делу.
— Да ну? А я-то думала, на меня посмотреть пришли.
— Чего ж не посмотреть? — в тон ей ответил Сидоркин. — Очень даже приятно посмотреть. Ты все хорошеешь. Совсем уже невеста.
Девушка смущенно заулыбалась и покраснела. Это у нее вышло очень мило.
— Скажете тоже, дядя Федор. Мне замуж нельзя. В институт на будущий год поступать буду. В медицинский.
— Ого! Сама надумала?
— Сама.
— Надо же! — Сидоркин уважительно крякнул, отчего усы его встопорщились, как у моржа.
— А какое у вас дело?
— С пациентом твоим потолковать надо.
— Это с каким?
— С Поповым Петром Алексеевичем.
— У-у-у, — огорченно протянула Ира. — А с ним-то как раз и нельзя. Доктор строго-настрого запретил к нему пускать.
— Что так? — насторожился Сидоркин. — Очень плох?
— Да не то чтобы очень, просто еще не стабилизировался. И состояние у него депрессивное. — Она старательно выговорила последнее слово, будто не вполне была уверена в его значении. — И погода видите какая, для сердечников хуже не бывает. К нему и жену-то только сегодня пустили.
— А где она?
— Как где? У него сидит. Поверите ли, ни на шаг не отходит. Я ее чай звала пить, отказалась. Переживает очень.
— Так ты вызови ее на минутку.
— Сейчас.
Ирочка вспорхнула из-за стола и исчезла в палате напротив. Не прошло и минуты, как она появилась в дверях в сопровождении маленькой полной женщины. При виде Сидоркина ее озабоченное лицо осветилось.
— Федор Иванович, миленький, вас сам Бог послал!
Она умоляюще протянула к нему пухлые руки и вцепилась в рукав.
— Пойдемте, пойдемте скорее к нему!
— Так ведь нельзя, Софья Николаевна, — остановила их Ира. — Доктор не велел. Ка-те-го-ри-чес-ки!
— Ему только лучше будет. — Софья Николаевна всплеснула руками. — Да неужели ж я своему родному мужу зла желаю? Если б что не так, сама бы на пороге легла, а никого к нему не пустила.
— Да вы не волнуйтесь так, Софья Николаевна, — примирительно сказал Сидоркин. — Я думаю, на минутку можно, а, Иришка?
Та заколебалась.
— Ну, если только на минутку. И, чур, доктору ни слова, а то он из меня котлету сделает.
— Какой разговор! — Сидоркин повернулся к Софье Николаевне. — Пойдите пока, подготовьте его.
Через несколько минут она уже манила его рукой из дверей палаты.
— Идите. Скорее же, скорее!
Сидоркин вошел и замер, потрясенный. Он даже не сразу узнал старого учителя. Нос заострился, щеки запали, из пересохших губ вырывалось хриплое дыхание, лицо могло поспорить белизной с подушкой. Ох, болезнь проклятая, что с людьми делает, подумал Сидоркин.
Только глаза на этом изможденном лице были прежними, цепкими, острыми и какими-то отчаянно яростными. Злится на болезнь, удовлетворенно подумал Сидоркин. Значит, борется. Крепкий мужик.
— А ты, я вижу, молодцом, Петр Алексеич. Не поддаешься. Считай, значит, на поправку пошел. — Сидоркин присел на краешек стула. — Меня к тебе на минутку пустили. Ирина прямо как дракон стоит на страже. Еле прорвался. Так что рассказывай про свою встречу. Мне Степан уже кое-что поведал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45