И это было все.Гэллегер снял оба шлема.— Как самочувствие? — спросил он.— Превосходное.— Ничего не изменилось?— Выпить хочется…— Я не давал тебе моей сопротивляемости алкоголю, тебе собственной хватит. Разве что она удвоилась… — Гэллегер побледнел. — Если я еще дал тебе и свою жажду… Ой-ой-ой!Бормоча что-то о человеческой глупости, дед пропустил стаканчик. Гэллегер последовал его примеру и растерянно уставился на старика.— Я не мог ошибиться. Графики… Сколько будет корень квадратный из минус единицы?— Много я повидал корней, — ответил дед, — но квадратных — ни разу.Гэллегер выругался. Машина наверняка сделала свое. Должна была сделать по многим причинам, главной из которых была логика. Может быть…— Попробуем еще раз. Теперь на мне.— Давай, — согласился дед.— Только… гмм… у тебя же нет никаких талантов. Ничего необычного. Я не буду знать, получилось из этого что-нибудь или нет. Вот будь ты пианистом или певцом…— Ха!— Минуточку! Есть идея. У меня хорошие связи на телевидении… может, и удастся что-то сделать. — Гэллегер сел к видеофону. Это потребовало времени, но он все-таки сумел убедить аргентинского тенора Рамона Фиреса взять аэротакси и быстро явиться в лабораторию.— Фирес! — Гэллегер буквально упивался этой мыслью.— Это будет доказательство что надо! Один из величайших теноров нашего полушария! Если вдруг окажется, что я пою как жаворонок, можно будет звонить Хеллвигу.Фирес наверняка торчал в ночном клубе, но по просьбе с телевидения отложил на время свои занятия и явился через десять минут. Это был крепко сложенный симпатичный мужчина с оживленной мимикой. Он улыбнулся Гэллегеру.— Вы сказали, что дело плохо, но мой голос может помочь, и вот я здесь. Запись, да?— Что-то вроде.— Какое-то пари?— Можно сказать и так, — ответил Гэллегер, усаживая Фиреса в кресло.— Я хочу записать церебральный узор вашего голоса.— О, это что-то новое! Расскажите-ка побольше.Конструктор послушно выложил набор наукообразной чуши, удовлетворив тем самым любопытство сеньора Фиреса. Процедура продолжалась недолго, нужные кривые выделились легко. Это была матрица вокального таланта Фиреса, огромного таланта.Дед скептически смотрел, как Гэллегер настраивает аппарат, надевает на головы шлемы и включает машину. Вновь засветились лампы, запели провода. Потом все стихло.— Получилось? Можно мне посмотреть?— Нужно время для проявления, — без зазрения совести солгал Гэллегер. Он не хотел петь в присутствии Фиреса. — Как будет готово, я принесу их вам.— Чудесно! — Сверкнули белые зубы. — Всегда к вашим услугам, amigo Amigo (исп.) — приятель, дружище.

!Фирес вышел. Гэллегер сел и выжидательно уставился в стену. Ничего. Только немного болела голова.— Уже готово? — спросил дед.— Да. До-ре-ми-фа-со…— Чего?— Сиди тихо.— Сбрендил, это уж точно.— «Смейся, паяц, над разбитой любовью!» — дико завыл Гэллегер срывающимся голосом. — О, черт!— «Слава, слава, аллилуйя! — с готовностью поддержал дед. — Слава, слава, аллилуйя!»— «Смейся, паяц…» — еще раз попытался Гэллегер.— «И дух его живет средь нас!» — проблеял дед, душа любого общества.— Когда я был молод, то неплохо подпевал. Давай попробуем дуэтом. Ты знаешь «Фрэнки и Джонни»?Гэллегер едва сдержался, чтобы не разрыдаться. Окинув старика ледяным взглядом, он прошел на кухню и открыл банку с пивом. Холодная жидкость с мятным привкусом освежила его, но не ободрила. Петь он не мог. Во всяком случае так, как Фирес. Машина просто-напросто не работала. Вот тебе и обратная мозговая связь!Со двора донесся возглас деда:— Эй, что я нашел!— Нетрудно догадаться, — угрюмо ответят Гэллегер и вплотную занялся пивом.Полиция явилась через три часа, в десять. Задержка объяснялась просто: тело исчезло из морга, но пропажу обнаружили не сразу. Начались тщательные поиски, разумеется, без результата. Прибыл Махони со своей командой, и Гэллегер показал им на двор.— Он лежит там.Махони окинул его яростным взглядом.— Снова эти ваши фокусы, да?! — рявкнул он.— Я здесь ни при чем.Наконец полицейские вышли из лаборатории, оставив худощавого светловолосого человечка, который задумчиво разглядывал Гэллегера.— Как дела? — спросил Кэнтрелл.— Э-э… хорошо.— Вы что, спрятали где-то еще пару этих… игрушек?— Тепловых излучателей? Нет.— Тогда как же вы убиваете этих людей? — плачущим голосом спросил Кэнтрелл. — Я ничего не понимаю.— Он мне все объяснил, — сказал дед, — но тогда я не понимал, о чем он говорит. Тогда нет, но сейчас, конечно, понимаю. Это просто изменение темпоральных линий. Принцип неопределенности Планка и, вероятно, Гейзенберга. Законы термодинамики ясно указывают, что вселенная стремится вернуться к норме, которой является известный темп энтропии, а отклонения от нормы должны неизбежно компенсироваться соответствующими искривлениями пространственно-временной структуры ради всеобщего космического равновесия.Воцарилась тишина.Гэллегер подошел к раковине, налил стакан воды и медленно вылил себе на голову.— Ты понимаешь то, что говоришь, верно? — спросил он.— Разумеется, — ответил дед. — Почему бы и нет? Обратная мозговая связь передала мне твой математический талант вместе с необходимой терминологией.— И ты скрывал это?— Черт побери, нет, конечно! Мозгу нужно какое-то время, чтобы приспособиться к новым способностям. Это вроде клапана безопасности. Внезапное поступление совершенно нового комплекса знаний могло бы полностью уничтожить мозг. Поэтому все уходит вглубь; процесс длится часа три или около того. Так оно и было, верно?— Да, — подтвердил Гэллегер. — Так. — Заметив взгляд Кэнтрелла, он заставил себя улыбнуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60