- Я подкручу эту штуковину так, что она в
два счета погасит лучи. Только я не хочу, чтобы люди связывали нас,
Хогбенов, с этим делом. Мы любим жить спокойно. Вот что, давайте я пойду в
ваш отель и налажу все как следует, а потом вы соберете тех, кто мается с
зубами, и спустите курок.
- Но... Да, но...
Он боялся, как бы не вышло еще хуже. Но я его уговорил. На улице
бесновалась толпа, так что долго уговаривать не пришлось. В конце концов я
плюнул и ушел, но вернулся невидимый и подслушал, как Гэлбрейт
уславливается с шерифом.
Они между собой поладили. Все, у кого болят зубы, соберутся и
рассядутся в мэрии. Потом Эбернати приведет прохвессора с ружьем и
попробует всех вылечить.
- Прекратится зубная боль? - настаивал шериф. - Точно?
- Я... Вполне уверен, что прекратится.
Эбернати уловил его нерешительность.
- Тогда уж лучше испробуйте сначала на мне. Я вам не доверяю.
Видно, никто никому не доверял.


Я прогулялся до отеля и кое-что изменил в ружье. И тут я попал в
переплет. Моя невидимость истощилась. Вот ведь как скверно быть
подростком.
Когда я стану на сотню-другую лет постарше, то буду оставаться
невидимым сколько влезет. Но пока я еще не очень-то освоился. Главное,
теперь я не мог обойтись без помощи, потому что должен был сделать одно
дело, за которое никак нельзя браться у всех на глазах.
Я поднялся на крышу и мысленно окликнул крошку Сэма. Когда настроился
на его мозг, попросил вызвать папулю и дядю Леса. Немного погодя с неба
спустился дядя Лес; летел он тяжело, потому что нес папулю. Папуля
ругался: они насилу увернулись от коршуна.
- Зато никто нас не видел, - утешал его дядя Лес. - По-моему.
- У городских сегодня своих хлопот полон рот, - ответил я. - Мне
нужна помощь. Прохвессор обещал одно, а сам затевает напустить сюда
комиссию и всех нас обследовать.
- В таком случае ничего не поделаешь, - сказал папуля. - Нельзя же
кокнуть этого типа. Дедуля запретил.
Тогда я сообщил им свой план. Папуля невидимый, ему все это будет
легче легкого. Потому мы провертели в крыше дырку, чтобы подсматривать, и
заглянули в номер Гэлбрейта. И как раз вовремя. Шериф уже стоял там с
пистолетом в руке (так он ждал), а прохвессор, позеленев, наводил на
Эбернати ружье. Все прошло без сучка, без задоринки. Гэлбрейт спустил
курок, из дула выскочило пурпурное кольцо света, и все. Да еще шериф
открыл рот и сглотнул слюну.
- Ваша правда! Зуб не болит!
Гэлбрейт обливался потом, но делал вид, что все идет по плану.
- Конечно, действует, - сказал он. - Естественно. Я же говорил.
- Идемте в мэрию. Вас ждут. Советую вылечить всех, иначе вам не
поздоровится.
Они ушли. Папуля тайком двинулся за ними, а дядя Лес подхватил меня и
полетел следом, держась поближе к крышам, чтобы нас не заметили. Вскоре мы
расположились у одного из окон мэрии и стали наблюдать.
Таких страстей я еще не видел, если не считать Лондонской чумы. Зал
был битком набит, люди катались от боли, стонали и выли. Вошел Эбернати с
прохвессором - прохвессор нес ружье, - и все завопили еще громче. Гэлбрейт
установил ружье на сцене, дулом к публике, шериф снова вытащил пистолет,
велел всем замолчать и обещал, что сейчас у всех зубная боль пройдет.
Я папулю, ясное дело, не видел, но знал, что он на сцене. С ружьем
творилось что-то немыслимое. Никто не замечал, кроме меня, но я-то следил
внимательно. Папуля, - конечно, невидимый - вносил кое-какие поправки. Я
ему все объяснил, но он и сам не хуже меня понимал, что к чему. И вот он
скоренько наладил ружье как надо.
А что потом было - конец света. Гэлбрейт прицелился, спустил курок,
из ружья вылетели кольца света - на этот раз желтые. Я попросил папулю
выбрать такую дальность, чтобы за пределами мэрии никого не задело. Но
внутри...
Что ж, зубная-то боль у них прошла. Ведь не может человек страдать от
золотой пломбы, если никакой пломбы у него и в помине нет.
Теперь ружье было налажено так, что действовало на все неживое.
Дальность папуля выбрал точка в точку. Вмиг исчезли стулья и часть люстры.
Публика сбилась в кучу, поэтому ей худо пришлось. У колченогого Джеффа
пропала не только деревянная нога, но и стеклянный глаз. У кого были
вставные зубы, ни одного не осталось. Многих словно наголо обрили.
И платья ни на ком я не видел. Ботинки ведь неживые, как и брюки,
рубашки, юбки. В два счета все в зале оказались в чем мать родила. Но это
уже пустяк, зубы-то у них перестали болеть, верно?
Часом позже мы сидели дома - все, кроме дяди Леса, - как вдруг
открывается дверь и входит дядя Лес, а за ним, шатаясь, - прохвессор. Вид
у Гэлбрейта был самый жалкий. Он опустился на пол, тяжело, с хрипом, дыша
и тревожно поглядывая на дверь.
- Занятная история, - сказал дядя Лес. - Лечу это я над окраиной
городка и вдруг вижу: бежит прохвессор, а за ним - целая толпа, и все
замотаны в простыни. Вот я его и прихватил. Доставил сюда, как ему
хотелось.
И мне подмигнул.
- О-о-о-х! - простонал Гэлбрейт. - А-а-а-х! Они сюда идут?
Мамуля подошла к двери.
- Вон сколько факелов лезут в гору, - сообщила она. - Не к добру это.
Прохвессор свирепо глянул на меня.
- Ты говорил, что можешь меня спрятать! Так вот, теперь прячь! Все
из-за тебя!
- Чушь, - говорю.
- Прячь, иначе пожалеешь! - завизжал Гэлбрейт. - Я... я вызову сюда
комиссию.
- Ну, вот что, - сказал я. - Если мы вас укроем, обещаете забыть о
комиссии и оставить нас в покое?
1 2 3 4 5 6