Но у нее была решительность. А решительность вознаграждается. Да, мои дорогие. Решительность, отвага — вот в чем соль, вот самое главное в жизни.
В Торонто у меня однажды хватило решимости вырезать дыру на абсолютно новом платье. И это окупилось. Это было в начале моего знакомства с Тристрамом, я была влюблена как никогда прежде, каждый его взгляд, предназначавшийся не мне, сводил меня с ума. Мы были в компании. Тристрам весь вечер болтал с какими-то женщинами, а меня не замечал. Тогда я пошла в ванную, нашла ножницы и, не раздумывая ни секунды, вырезала самое смелое декольте в своей жизни. Мне, конечно, было жалко красивой шерсти, платье подарила мне мама — черное, глухое, благопристойное, но я не могла оставаться дальше незамеченной. И я действовала радикально!
Только я вышла из ванной со своим откровенным декольте, как все мужчины повисли на мне гроздьями. Тристрам не мог понять причины, а когда увидел, с типично английской сдержанностью не показал своего шока. Я с удовлетворением наблюдала, как он кипел от ревности. С того дня он никогда не бросал меня одну в компаниях. Тогда же мне пришла в голову идея с платьем на пуговках. (Вырезать дырки все-таки накладно.)
— Бадди, я ставлю бутылку шампанского.
— Где, здесь?
— Где хочешь.
— В «Труа Мэйе»!
— Прекрасно! — Я зову официанта и плачу. (Деньги, ключи и удостоверение у меня в маленькой матерчатой сумочке, спрятанной под туникой на юбке.) Потом мы рука об руку шагаем в любимое кафе Бадди. Берем там бутылку французского шампанского и слушаем новую группу из Лиона. Французский джаз. Почему бы и нет? Это — друзья Бадди, играют они хорошо и с годами будут играть еще лучше. Но в отеле «Меридьен» сегодня играет Диззи Гиллеспи, знаменитый американский трубач, со своими новыми музыкантами. Кто тут устоит? Я, конечно, понимаю, что Бадди возлагает большие надежды на вечер. Он постоянно берет мою руку, смотрит на меня глазами влюбленного хомяка, но все без толку. В полночь мне это надоедает.
— Бадди, я еду в «Меридьен».
— Что? Сейчас? — Он не верит своим ушам. — Сейчас в «Меридьен»? Да там один вход стоит двести франков.
— Поедешь со мной?
— Туда я не хожу из принципа!
Я поднимаюсь.
— Как хочешь. Я тебе завтра позвоню. — Быстро чмокаю его в обе щеки и испаряюсь, прежде чем он успевает опомниться. Мне его, конечно, жалко, но бутылка шампанского лишь наполовину пуста, у него там друзья, к тому же я за все заплатила. А теперь я, наконец, хочу послушать хорошую музыку.
Еду в такси через весь Париж, по переливающимся огнями бульварам, на другой конец города, до Порт-Мэйо. Елисейские поля ярко освещены, перед «Лидо» — обычная полуночная пробка (большие туристические автобусы, как всегда, неправильно припаркованы), а вокруг Триумфальной арки жуткий затор, как в час пик. Но в полпервого я, наконец, добираюсь до цели, и звуки, доносящиеся до меня, когда я прохожу через стеклянную вращающуюся дверь, говорят мне, что решение было правильным. Блестящая идея — прийти сюда!
Отель «Меридьен» стоит в стороне от «американской тропы». Бездушную новостройку с чванливым холлом из мрамора и стекла американцы находят чересчур американской. Зато он как магнитом притягивает французов.
Сюда устремляются мужчины с деньгами (желающие быть космополитами), чтобы вблизи послушать джаз. К тому же клуб в задней части холла удивительно удобный. Элегантные мягкие кресла, ковры, приятное освещение, хорошие кондиционеры, так что не рискуешь задохнуться от дыма. К сожалению, сегодня клуб набит до отказа, нет ни одного свободного столика. У бара толпятся люди, но я не вижу знакомых лиц. От большого количества прожекторов жарко. Я с трудом продираюсь сквозь толпу к официанту.
— Вы не могли бы меня куда-нибудь подсадить? — спрашиваю я и гляжу как можно более беспомощно (это во Франции всегда действует). — Может, сзади есть еще свободное местечко?
— Ну конечно, мадам! Подождите здесь. — Он выходит в холл, приносит стул, держа его высоко над головой, ловко ввинчивается между людей, делает мне знак, чтобы я следовала за ним, и ставит стул прямо перед сценой. Лучшего места не придумаешь.
Благослови Господь французов!
Я осторожно сажусь, чтобы не помять платье (как-никак я его целый час гладила перед тем, как надеть), бросаю первый взгляд наверх, на музыкантов. Меня ударяет словно молнией. Что это за красавчик на сцене? Бог ты мой. Да я красивее мужчины не видывала. Смуглый, почти двухметрового роста. Видный мужчина с европейскими чертами лица, светло-коричневой кожей («кофе с молоком», как говорят французы) и мелко вьющимися, короткими волосами.
Ничего не понимаю. Еще никогда чернокожий мужчина не производил на меня впечатления. Я всегда находила притягательными только белых. Среди моих сорока трех любовников были, правда, разные национальности, но цвет кожи у всех был белый. Меня никогда не тянуло в постель с цветным мужчиной. А теперь я, как завороженная, смотрю на смуглого красавца на сцене и не в силах отвести глаза. Он играет на контрабасе. И как играет! Выкладывается на все сто. И все другие тоже. Музыканты играют так, что дух захватывает. Воздух буквально наэлектризован, такой атмосферы я здесь никогда не заставала.
Незнакомые люди машут друг другу, смеются, раскачиваются в такт, болтают ногами, кричат и аплодируют после каждого сольного номера. Я очарована первым же выступлением, закрываю глаза и улыбаюсь, улыбаюсь, пока у меня не ломит скулы. Следующий номер быстрый и фривольный. Гиллеспи отставляет свой инструмент и поет первую строфу: «О сокровище! Разве я не ласков к тебе?» Потом он начинает пританцовывать маленькими забавными шажочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96