А ты смогла, о бэби! Пойдем, пойдем в постель.
— Нет! Я не хочу. Не сегодня. У меня нет желания.
Чудо, но он это принимает. Видит, что я говорю серьезно, и даже вовсе не обижен, что я отмечаю с благодарностью.
— Ты придешь в среду? — спрашивает он, приносит полотенце из ванной и оборачивает им свои худющие бедра. — Я буду ждать тебя.
— Я тебе позвоню!
— В среду мы могли бы начать раньше. Если у тебя есть время. Я в пять буду дома. Дай мне свой телефон.
Он записывает номер на клочке бумаги и рисует под ним большое сердце.
— Что ты сегодня еще делаешь? — спрашиваю я у двери, мне вдруг становится его жалко.
— Иду в гости. Но если бы ты осталась, я бы отказался.
На прощание мы целуемся в обе щеки.
— Выбрось это, пожалуйста, — говорю я и протягиваю ему три сегодняшних портрета, — ты прав, они никуда не годятся.
Потом я в одиночестве спускаюсь с седьмого этажа вниз и непрестанно качаю головой. Опять неудача. Уже третья в Париже. Один хуже другого. Кто бы мог подумать? Вот вам и Париж, знаменитый город любви. Для меня это город мужчин с сексуальными проблемами. Если я об этом расскажу в Канаде, мне никто не поверит. И если так будет продолжаться дальше, я к осени стану фригидной.
Да, жизнь — не сахар для женщины в последней четверти двадцатого века. Нас, правда, не выдают насильно замуж родители, мы кормим себя сами и спим, с кем захотим. Но что толку, если по-прежнему очень мало мужчин знают, как обращаться с женщиной. Они, эти мужики, думают только о себе и здесь, в Европе!
Честное слово! Я не патриотка, скорее считаю себя космополиткой — но скажу откровенно: у нас дома мужчины стараются больше! Конечно, не все на уровне. Среди моих сорока трех любовников время от времени тоже попадался пустой орех. Но так, чтобы трое подряд? Что же будет дальше? И что мне делать, если здесь все такие? Упаси Господь! Я начинаю скучать по дому.
Нет, жизнь не легка. В постели все еще царит не Новая романтика, все идет по старинке. И я знаю почему. Сексуальная революция, которую все так превозносят, еще не состоялась! Обман и предательство! То, что мы имели до сих пор, было не более чем односторонним выкриком мужчин, горько сетовавших на чересчур чопорных женщин.
Женщины после этого стали доступнее, это известно (не в последнюю очередь благодаря таблеткам). Они резво устремились вслед за господами в опочивальни и в большинстве случаев разочарованные высыпали обратно. А почему? Потому что только очень немногие мужчины подучились, а именно, те, которые хотели! (Благослови их Господь!)
Остальные и по сей день строчат над тобой, как швейные машинки, и удивляются, что ты не исходишь от блаженства.
Фабрис того же сорта (собственно, его зовут Фэдди), поэтому я и не осталась. Представим себе опять обратную картину. Что бы почувствовали мужчины, если бы мы женщины, перестали прихорашиваться для них? Если бы не изводили себя диетами, гимнастикой, плаванием, прекратили бы купаться, намазываться кремами, массировать себя, принимать грязевые ванны для омолаживания кожи — чтобы порадовать их своим видом?
Разве они не почувствовали бы себя обиженными и оскорбленными?
Как бы они поступили, если бы особа женского пола с физическими прелестями Фэдди под выдуманным предлогом заманила их в квартиру, в первый же раз сбросила с себя все покровы и ринулась бы головой в атаку? Ну, честно? Разве они бы не обратились в бегство так же, как я? Обратились! Нисколько не сомневаюсь.
Но вернемся к реальной действительности. Если бы я выглядела, как Фэдди, была бы тощая и костлявая, с пергаментной кожей и такими неказистыми ляжками, клянусь, только под наркозом я предстала бы перед кем-нибудь в голом виде. Мужское самодовольство, свободно перешагивающее через все это, навсегда останется загадкой для женщины.
Фэдди всего тридцать девять лет, а выглядит он столетним старцем. Алкоголик? Наркоман? Думаю, последнее. Наверное, годами глотал яд. Это изможденное тело — от проклятого зелья. Принимает ли он его по-прежнему? Бог его знает. Его жуткие женские портреты с острыми акульими зубами — скорее всего, плод наркотического дурмана. Или он рисовал сам себя в женском образе?
Так или иначе, в среду я не приду. Одна я больше не рискну появиться в его ателье. Попрошу закончить портрет по фотографиям и принести мне. Конечно, я заплачу. Но не своим телом. Позвоню ему в среду и предложу это.
Еще два этажа — и я внизу. Стало прохладнее, не помешала бы куртка.
Но небо усыпано звездами, в воздухе пахнет карамелью и блинчиками (сразу за углом кондитерская), из кафе доносится музыка, и хотя только что я была абсолютно подавлена, меня вдруг наполняет ощущение невероятного счастья. Я осознаю, что моя полоса неудач закончилась. Я это знаю! Я спасена. Я живу, я в Париже. Должно произойти что-то чудесное.
Вдыхаю воздух полной грудью, закрываю на секунду глаза. Завтра я опять смогу писать.
Потом выхожу в темно-синюю летнюю ночь, приготовившую мне еще один большой, очень большой сюрприз.
Из дома Фэдди я выхожу в одиннадцать вечера, и на Монмартре самые настоящие народные гуляния. Экскурсоводы, туристы, уличные музыканты, акробаты, мимы и пожиратели огня с наступлением темноты взялись неизвестно откуда и заполонили все тротуары. Любовные парочки, тесно обнявшись, сидят на ступеньках Сакре-Кер и любуются видом на Париж. Меня то и дело догоняют мужчины, кричат мне, свистят, спрашивают, одна я или нет. Я делаю вид, что не понимаю ни по-английски, ни по-французски (старый трюк!). Через пару фраз, безрезультатно отскакивающих от меня, они оставляют меня в покое.
Клошар просит у меня милостыню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96