Занавески смотрятся еще благороднее. Картины ярче. Цветы в горшках больше и зеленее. Пальмовые листья блестят, словно подсвеченные лунным светом. Но луна далеко-далеко и совсем крошечная. Ее почти не видно в парижском небе. Да, любовной ночью все выглядит иначе!
Воздух кажется тяжелым, как духи. Он окружает нас, будто бальзам, и неожиданно приобретает очертания. Мы с Полем зарядили его нашими необузданными ласками, нашим счастьем, сладкими словами, которые мы нашли друг для друга. Мы пропитали воздух эротической силой. Поэтому все по-другому в такие ночи: собственная комната, растения и ты сам! Потому что ты различаешь больше в этом воздухе! видишь красоту всех вещей, магию, которая их окружает.
Тая от счастья, приподнимаюсь. Осторожно, чтобы не разбудить Поля. Он спит, плотно прижавшись ко мне. Дышит размеренно и довольно. Легонько прикасаюсь губами к его голому плечу. От него исходит такой приятный запах. Нет, любовь не ослепляет. Она обостряет зрение. Потому что я вдруг твердо знаю: этого мужчину мне послало небо.
Десять дней абсолютного счастья! Мы поем и хохочем. Долго спим и много едим. По квартире разгуливаем голыми! Она хорошо отапливается, здесь тепло, как в раю. Если мы не лежим в постели, мы постоянно держимся за руки. Когда я черчу, Поль сидит рядом и читает. Так близко, что наши плечи касаются, или бедра, или ноги. Готовим — стоим близко-близко рядом. Во время еды он кладет руку на мою ногу. Моя рука покоится на его правом колене. Кисточкой я вычищаю крошки из его пупка. Он нарезает кусочками пирог и засовывает их мне прямо в рот. Я укладываю феном его густые кудри. Целую его в шею — и мы уже опять лежим в постели, и все как в первый раз.
Во вторник, двадцать шестого января, в доме не осталось ничего съестного. Заставляем себя пойти за продуктами. Но мир такой чужой! Так трудно выносить людей. А одежда и обувь такие неудобные, пальто слишком тяжелые. Нагруженные, возвращаемся домой.
— Наконец-то снова в раю! — вздыхает Поль. Срываем с себя одежду! И только прильнув друг к другу, прижавшись обнаженными телами, мы чувствуем, что мир не пошатнулся, что мир — невредим.
В четверг чертежи готовы. Я отсылаю их в Нормандию. Поль провожает меня до двери.
— Быстренько схожу на почту, — успокаиваю я его, — это для твоего отца. Я скоро вернусь.
Он кивает. Вернувшись домой, я застаю его в прихожей, на том же месте.
— Что случилось? — удивленно спрашиваю я.
— Ты вдруг исчезла, — задумчиво произносит он, — это было так странно. Для меня вдруг погас свет. Я все время не сводил глаз с этой двери и ждал, когда ты вернешься.
Последние четыре дня мы проводим дома. Строим планы на будущее. То, что мы не расстанемся, само собой разумеется. Мы часами простаиваем у окна и смотрим на пруды, ведь Поль так же, как и я, любит животных. В Париже очень похолодало. В пятницу к нам прилетели дикие утки. Два селезня, шесть уточек. Водоемы замерзли, в единственной незатянувшейся проруби плавают утки, пьют чайки, после чего они все вместе чистят перышки на льду. От этой картины невозможно оторвать глаза. Птицы выносливы и жизнелюбивы, холод им нипочем. Они не жалуются. Знают, что рано или поздно придет весна, лед растает и все будет хорошо!
Полю нравятся чайки, но в уток мы просто влюблены. Это сильные, потешные, бесстрашные птицы, которые ни перед чем не останавливаются!
Большой пруд под моим окном обнесен металлическими перилами. Чайки ночуют на них, уцепившись красными лапками за железные трубы. Утки располагаются на краю пруда, сидят на своих перепончатых лапах и задумчиво посматривают вверх!
Так продолжалось один день.
В субботу же селезни повзлетали на перила, на лучшие сидячие места, потеснили чаек, а самочки последовали за ними. До самого вечера они учились зацепляться лапами за железные трубки, иногда сваливаясь вниз и тут же поднимаясь обратно. И вот сегодня, в воскресенье, все восседают на самом верху, и утки, и чайки, страшно гордые, важные и деловые. Мы помираем со смеху.
— Вот видишь, — комментирует Поль, — сильная воля прокладывает себе дорогу. У нас с тобой тоже не когти, а лапы с перепонками. Нам мешает избыток чувств! Мы страдаем там, где другие смеются. И тем не менее мы выберемся наверх и удержимся. Совсем как утки! — И он крепко прижимает меня к себе, ведь близится расставание! Как это странно: Поль уезжает! Но в конце недели мы снова увидимся! Абсолютно точно. В Париже ли, в Нормандии, может быть, даже в четверг. И каждый вечер будем перезваниваться!
— Тиция, — Поль смотрит на меня своими красивыми глазами, — ты сделала из меня счастливейшего мужчину. Из глубочайшего отчаяния я вознесся к величайшему счастью. Ты самое большое мое сокровище, моя единственная радость. Я без тебя не смогу жить. Ты клянешься, что не бросишь меня?
Обнимаемся и долго-долго целуемся. Потом он едет домой.
Поля нет, и остаток дня я провожу словно в трансе. Я блаженно смотрю в одну точку, мое тело горит. Я полна сил! Вслушиваюсь в себя: все во мне танцует и смеется, меня переполняет первобытная радость!
21
На следующее утро выскакиваю из постели. Я ликую! Так продолжается целый день. Свершилось чудо: я люблю! И при этом я не страдаю!
На этот раз тут не замешаны деньги. Не маячат никакие любовницы, никакие темные силы не клубятся по углам. Сияет солнце. Горизонт чист и ясен!
Принимаю ванну, причесываюсь и пью кофе со сливками. Потом одеваюсь: белый шерстяной костюм с розовой окантовкой на рукавах и подоле. Самородок отношу к ювелиру и отдаю его оправить. Буду носить на цепочке.
Для Глории покупаю огромный, дивно красивый букет цветов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107