— Спасибо, — бормочу я.
«Жирнопузый!»
Спустившись в вонь терминала, я зажмуриваюсь от яркого света, отражающегося в оранжевом кафеле коридора. Часы «Грейхаунда» показывают 4.33. Я осматриваюсь, чтобы немного прийти в себя, и соображаю, что мой адреналин полностью растрачен. Опускаю рюкзак на пол и стаскиваю фуфайку. В туннеле уже стоит влажная жара, распространяющая запах застарелого пота. Я поскорее выбираюсь на улицу, двигаясь мимо закрытых газетных и кондитерских киосков, чтобы только найти такси. У выхода на Восьмую авеню терпеливо дожидаются проститутки и водители. Я выпускаю собачку на поводке, и она немедленно орошает ближайшую мусорную урну.
— Куда? — спрашивает таксист, когда я лезу внутрь вслед за своими мешками.
— Угол Второй и Девяносто третьей улиц, — отвечаю я, опуская стекло. Роюсь в рюкзаке в поисках бумажника, и оттуда немедленно показывается пыхтящая рыжая голова.
— Мы почти дома, малышка. Скоро приедем.
— Верхний Ист-Сайд, говорите?
— Да, Девяносто третья.
Из открытого бумажника выпархивает чек миссис N. и опускается на пол.
— Черт, — бурчу я, принимаясь шарить в темноте.
«Выплатить: Нэнни. Сумма: пятьсот долларов».
Пятьсот долларов. Пятьсот долларов?
Десять дней. Шестнадцать часов в день. Двенадцать долларов за час. Ближе к шестнадцати сотням… нет, восемнадцати… нет, девятнадцати!
ПЯТЬСОТ ДОЛЛАРОВ!
— Погодите! Мне нужно на Парк-авеню, семьсот двадцать один.
— Как скажете, леди. — Он делает резкий разворот и говорит: — Платить вам.
«Ты и понятия не имеешь сколько».
Отпираю дверь квартиры и осторожно вхожу. Темно и тихо. Кладу рюкзак, и щенок немедленно выбирается оттуда, пока я бросаю остальные пакеты на мраморный пол.
— Писай где захочешь.
Тянусь к реостату, регулирующему освещение, и центральный стол озаряет узкий круг света. Единственная лампа льет нежные желтые волны на хрустальную чашу. Я наклоняюсь и опираюсь руками на стекло, придавившее круглую бархатную салфетку. Даже сейчас, даже в нынешнем полубезумном состоянии я отвлекаюсь от мыслей о семействе N., увлеченная убранством квартиры N. И, как меня вдруг осеняет, разве не в этом все дело?
Я отстраняюсь, дабы обозреть два идеальных отпечатка ладоней, оставленных на стекле. Решительно шагая из комнаты в комнату, включаю медные лампы, надеясь, если я озарю дом, то пролью свет истины на так и не решенную загадку: почему чем больше работаешь, тем больше ненависти к себе возбуждаешь?
Открываю дверь в кабинет.
Мария старательно сложила почту миссис N. на письменном столе именно так, как она любит: конверты, каталоги и журналы, все в отдельных стопках. Я перебираю их, листаю календарь.
Маникюр. Педикюр. Шиатсу. Декоратор. Ленч.
— Вице-президент по перекидыванию дерьма с места на место, — ворчу я.
Понедельник. Десять утра. Собеседование: «Няни — это мы».
Собеседование? Я быстро просматриваю записи за последние недели.
Май, 28. Собеседование с Росарио. Июнь, 2. Собеседование с Ингой. Июнь, 8. Собеседование с Малонг.
И это началось назавтра после того, как я сказала, что не смогу ехать в Нантакет из-за выдачи дипломов! Я с мгновенно пересохшим ртом читаю пометки на полях календаря.
NB: завтра же позвонить консультанту по семейным проблемам. Поведение Н. совершенно недопустимо. Крайне эгоцентртна. Не заботится о ребенке. Никакого уважения к профессиональным принципам. Пытается воспользоваться своим положением.
Я захлопываю тетрадь, судорожно втягивая в себя воздух, словно только что получила удар в солнечное сплетение. Перед глазами почему-то мелькает сумка миссис Лонгейкр из крокодиловой кожи, стоящая у моих ног под перегородкой между кабинками туалета «Иль-Конильо», а внутри что-то словно рвется.
Я мчусь к комнате Грейера, распахиваю дверь и сразу вижу его — плюшевого медведя, неожиданно появившегося на полке после Валентинова дня.
Беру игрушку, поворачиваю ее и снимаю заднюю панель. Под ней обнаруживается маленький ролик видеопленки и пультик управления. Перематываю ленту, пока собачка с веселым лаем прячется в шкафу Грейера.
Нажимаю кнопку записи, ставлю медведя на комод Грейера и верчу до тех пор, пока не попадаю в кадр.
— Это л крайне эгоцентрична? Это мое поведение недопустимо? — ору я в медвежью морду и глубоко вздыхаю, стараясь успокоиться и выпустить пар. — Пятьсот долларов! Что это для вас? Пара туфель? Полдня в салоне красоты? Цветочная аранжировка? Не пойдет, леди. Кажется, в колледже вы специализировались в области искусства, так что, вероятно, вам сложно следить за ходом моих мыслей, но за десять полных дней абсолютного беспросветного ада вы заплатили мне по три доллара за час! Поэтому, прежде чем вы превратите год моей жизни в анекдот, над которым можно посмеяться на очередном благотворительном сборище в пользу очередного музея, не забудьте, что я ваша собственная личная рабыня. У вас есть норка, модная сумочка и рабыня!
И это я пользуюсь своим положением?
Вы. Понятия не имеете. Что я делаю. Для вас.
Я мечусь туда-сюда перед медведем, пытаясь облечь девять месяцев не высказанных вслух колкостей в некое подобие связной речи.
— О'кей, слушайте. Если я говорю: «Два дня в неделю», — ваш ответ должен звучать таким образом: «Хорошо, два дня в неделю». Если я говорю: «В три мне нужно на занятия», — это означает, что где бы вы ни были — у маникюрши, педикюрши, на заседании крайне важного комитета, — бросаете все и летите домой, чтобы я могла уйти: не после ужина, не на следующий день, а ровно в три часа. Я говорю: «Конечно, я дам ему перекусить». Это означает пять минут на вашей проклятой кухне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93