Двадцать второе декабря, двадцать минут первого ночи. Еще двадцать четыре часа, и впереди целый свободный месяц с денежками в кармане.
— Спокойной ночи, Джеймс, — прощаюсь я со швейцаром как раз в ту минуту, когда он открывает дверь для Г.С., розовощекого, с пакетом из бакалеи.
— Привет. Только с работы? — спрашивает он улыбаясь.
— Угу.
Ох, только бы продержаться, не стоять перед ним с собачьими глазами и высунутым языком!
— Здорово вы Христа славили! Это ты его научила?
— Впечатляет? — осторожно спрашиваю я, стараясь не улыбаться.
«Довольно трепотни, где мое свидание?!»
— Слушай, — начинает он, разматывая шарф, — ты сейчас свободна? Мне нужно сбегать наверх. Ма на ушах стоит с этой рождественской выпечкой, а у нас ваниль кончилась.
«Ох! Сейчас?!»
«Ладно, я на все согласна».
— Да, конечно.
Пока цифры на маленьком табло бегут от одиннадцати и обратно, я быстро подлетаю к зеркалу и начинаю с безумной скоростью прихорашиваться. Надеюсь, я не окажусь занудой. Надеюсь, и он не зануда.
Я пытаюсь вспомнить, брила ли ноги утром. «Черт, я с ума сойду, если он все-таки зануда. И хорошо бы отказать ему в эту ночь. Нельзя же сразу укладываться с ним в постель».
Заметив, что лифт почти спустился, я наскоро накладываю блеск на губы.
— Эй, ты уже поела? — спрашивает он, когда Джеймс открывает нам дверь.
— Спокойной ночи, Джеймс! — восклицаю я не оборачиваясь.
— Это зависит от того, что ты подразумеваешь под едой. ЕСЛИ назвать ужином горсть крекеров и пару тортеллини без соуса, тогда я сыта по горло.
— Куда пойдем?
— Ну…
Я задумываюсь.
— Единственные заведения, где кухни еще открыты, — это кафе при гостиницах и пиццерии. Выбирай.
— «Пицца» звучит неплохо. Как по-твоему?
— Все, что не в этом здании, звучит потрясно!
— Садись на мою куртку, — предлагает он, закрывая пустую коробку из-под пиццы. Ступеньки Метрополитен-музея заледенели, и холод просачивается сквозь джинсы.
— Спасибо.
Я подкладываю под себя голубую ткань с начесом и провожу взглядом вдоль Пятой авеню, пока не натыкаюсь на мерцающие огоньки отеля «Стенхоуп». Г.С. вытаскивает из бумажного пакета мороженое в белой коробочке.
— Ну, как работается на девятом этаже?
— Тоскливо и странно. В этой квартире столько же праздничного тепла, сколько в морозилке, а снеговик бедняги Грейера в одиночестве висит в его шкафу, потому что она не позволяет ему повесить игрушку где-то еще.
— Да, она всегда казалась мне слишком нервозной.
— Ты и понятия не имеешь, каково это, а с проклятыми праздниками… уж лучше каждый день заниматься строевой подготовкой под началом сержанта…
— Да ну, неужели все так плохо? — удивляется он, подталкивая меня коленом.
— Прости?
— Я часто сидел с детьми именно в этом доме. Покормишь их, поешь сам, поиграешь в игры…
— О Господи, какое отношение это имеет к моей работе? Я провожу с этим ребенком больше времени, чем его собственные родители!
Я чуть отодвигаюсь от Г.С. и обиженно шмыгаю носом.
— А как насчет уик-эндов?
— У них кто-то есть в Коннектикуте. Они остаются с ним наедине только по пути туда и обратно, да и то по ночам, когда он спит! И никогда не собираются всей семьей. Я думала, они ждут праздника, чтобы побыть вместе, но нет! Миссис N. целыми днями в бегах, а нас гоняет по всему городу, лишь бы выпихнуть собственного ребенка из дома!
— Но сейчас повсюду столько классных развлечений, особенно для малышни!
— Ему четыре года! Он заснул на «Щелкунчике», «Рокетс» напугали его до смерти, а пока мы три часа ждали в очереди, чтобы посмотреть на Санту в «Мэйси», бедняга весь покрылся крапивницей. Но в основном мы торчим в очередях в туалет. Повсюду. И такси не найдешь, и…
— По-моему, ты определенно заслужила мороженое, — объявляет Г.С, вручая мне ложку. Меня одолевает смех.
— Извини, но за последние сорок восемь часов я впервые говорю с человеком, не нагруженным пакетами. Просто это Рождество меня немного достало.
— Не говори так! Подумай, какое это чудесное время года! И нам определенно повезло жить в большом городе: столько огней и людей вокруг.
Он показывает на сверкающие рождественские украшения вдоль Пятой авеню.
Я тычу ложечкой в мороженое и гоняюсь за карамельным завитком.
— Ты прав. Еще две недели назад я бы сказала, что это мой любимый праздник.
Мы передаем друг другу мороженое и любуемся рождественскими венками в окнах «Стенхоупа» и маленькими белыми лампочками, горящими над навесом.
— Похоже, ты из тех, кто любит праздники.
Я краснею.
— Ну… День древонасаждений, пожалуй, единственный, когда я отрываюсь на всю катушку.
Он придвигается ближе.
— Все еще считаешь меня мудаком?
— Я никогда не говорила, что ты мудак, — улыбаюсь я в ответ.
— Вернее, мудак по ассоциации.
— Скорее…
АААААААА!!! ОН МЕНЯ ЦЕЛУЕТ!!!!!!
— Привет, — тихо говорит он, почти касаясь моего лица губами.
— Привет.
— Не можем мы, ну пожалуйста, начать сначала и навсегда-навсегда забыть «Доррианс»?
Я снова улыбаюсь.
— Привет, я Нэн…
— Няня! Няня!
— Она самая. Что?
— Твоя очередь!
Бедный Грейер, ему в третий раз приходится возвращать меня со ступенек Метрополитен-музея, где мой мозг, кажется, постоянно обосновался.
Я передвигаю пряничного человечка из оранжевого квадрата в желтый.
— Так и быть, Гров, но это последняя партия, а потом придется примерить одежду.
— О Господи!
— Ну же, не капризничай, это очень весело. Можешь устроить для меня небольшой показ мод.
На кровати громоздится весь гардероб Грейера, оставшийся с прошлого лета, и мы пытаемся определить, что еще годится для носки: нужно же как следует снарядить его к каникулам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93