..Совсем уже синее, пронзительно яркое небо над Марсовым Полем. Из
кустов, из-за голых веток сумрачно и с обидой глядит розовощекий,
нарисованный на фанере портретный лик. Косой пробор в гладких волосах,
темный пиджак, звездочка на груди. И у Петра Васильевича на груди - тоже
звездочка, орден Красной Звезды, приколот по случаю праздника.
Смотрит из кустов брошенный кем-то приколоченный к палке портрет.
Смотрят в празднично-синее небо застывшие глаза ветерана Тютина. И уже не
видят, как далеко в космической вышине пролетают над городом и лопаются
радужные пузыри детских воздушных шаров.

4
Наталья Ивановна Копейкина на демонстрацию не ходила. В семь часов
утра сорвался с цепи будильник, долго радостно трезвонил, но иссяк. За
окном лило, кричали мокрые репродукторы и она подумала, что в праздник
человеку должно быть хорошо, а это - когда живешь, как хочешь. И, виновато
посмотрев на поджавший губы будильник, она повернулась к стене и с головой
залезла под одеяло.
Оттого, что все должны вставать и тащиться куда-то по дождю, а она
лежит себе в теплой постели, как королева, Наталье Ивановне сделалось
совсем уютно, и она заснула под марши, несущиеся из-за окна.
В пол-одиннадцатого, открыв глаза, подумала, что - хорошо, чисто,
вчера полы натерла, в серванте посуда блестит. И пирог. А впереди целый
день, который можно провести, как хочешь. Потом вспомнила, что позавчера
было письмо от сына, он здоров, работает механиком. Может, и станет еще
человеком? Правда, Людмила последнее время стала редко заходить, как бы не
любовь у нее, как же тогда Олег?
Не спеша, Наталья Ивановна попила чаю с пирогом, оделась и пошла
гулять. Потому что, сколько она себя помнила взрослой, никогда не ходила
просто так, без дела, по улицам. Гуляли в садике с маленьким сыном, а как
вырос, только: купить, отнести, к врачу, на родительское собрание, на
работу, с работы, на работу, с работы... Это зиму, правда, грех
жаловаться, Людмила где ни таскала, и в музеи, и в Музкомедию, и в Пушкин,
в лицей. Но это все равно дела для повышения культуры, тоже заботы:
придти, что положено - увидеть и запомнить, сколько положено - отбыть.
Нет. Сегодня она пойдет одна, куда захочет.
- ...С праздником, Марья Сидоровна! Здоровья и долгих лет жизни!
Петру Васильевичу тоже.
- Спасибо, Наташенька, тебя также. А Петр Васильевич на трибуну
пошел, рукой махать. Не слышала по радио: кончилась демонстрация?
- Еще идет. Рано ведь.

...Наверное, сегодня весь город на улицах, идут, взявшись под руки по
трое, а то и пятеро... Почему так: человеку хорошо, когда можно делать,
что хочешь, а делать, что хочешь, можно только, если ты один?.. Много все
же у нас одиноких женщин, и сразу их узнаешь - семейная идет и по сторонам
не смотрит, а вон те, три, здоровые, на всех мужчин заглядывают, улыбки,
как ненастоящие, и лица незамужние... Смешные бабы, вцепились друг в
друга, как три богатыря с той картины, самая полная - Илья Муромец... Нет,
все-таки обязательно надо иногда походить одной...

Мимо старухи, торгующей "раскидаями", мимо пьяненького инвалида со
связкой дряблых воздушных шаров, Наталья Ивановна подошла к лотку и купила
себе шоколадный батончик за тридцать три копейки с коричневой начинкой.
Давно она не ела шоколада, ну как это ни с того, ни с сего взять да и
купить себе шоколад?.. А народу на улице все больше, наверное, кончилась
уже демонстрация.
...А вон рыжая собака фотографируется с флажком в зубах, встала, как
будто понимает: голова набок, хвост кверху, парень, совсем еще мальчишка,
щелкает аппаратом, сам, без шапки - вот простудится, а мать крутись, с
работы отпрашивайся. Девчонки стоят рядом и хохочут, а флажок весь в
грязи, полощется в луже. Вот ведь молодежь, додумались! Мы бы никогда не
посмели... больно тихие мы были, смирные, эти не такие... Господи, что
это? Крик. Да страшный какой, точно кого убивают.
У входа в гастроном толпа. И, ударяясь о стены, о лица, мечется
ржавый, хриплый, отчаянный женский крик. Драка.
- Чего они?
- А пьяные...
- Милицию надо, вечно их нет, когда что...
- Побежали за милицией.
Наклонив вспотевшие лбы, набычив шеи, они наступают друг на друга.
Медленно, как в кино. Наталья Ивановна, конечно уж, протиснулась в первый
ряд. В руках - это ж с ума сойти! - знамена. Наперевес, как ружья. Блестят
на солнце медные острые наконечники, похожие на школьные перышки N 86,
теперь такими не пишут, теперь авторучки...
- Стойте! Ребята, стойте!
Наталья Ивановна вцепилась в рукав одному из дерущихся, тащит:
- Брось! Слышишь? Брось! С ума сошел?
- Отойди... с-сука... сука... убью! Уй-ди!
...Батюшки! Толька! Зверюга пьяная...
- Сука!
Здорово бы Наталья Ивановна расшиблась об асфальт, да воткнулась в
толпу, подхватили.
- Ах ты, гад! Ну, погоди же...
- Куда вы, женщина, обалдели?! Такой зарежет и не охнет!
- Две собаки дерутся, третья не приставай!
Вот, идиот какой, еще в очках! Вцепился в рукав и не выпускает.
- Пусти! Твое какое дело? Пусти, говорю! Чего пристал, очкарик, тоже
мне еще!..
- Женщина, вы что, выпили?
- А ты чего лезешь?! Сам пьяный, дурак чертов! Пусти, сволочь, как
дам вот по очкам...
А Анатолий и тот, второй, поменьше, точно сигнал получили, кинулись,
матерятся, целят друг в друга своими копьями.
И опять кричит от страха, визжит в толпе какая-то женщина.
Два наконечника - перышки. Два древка. Две пары побелевших от
напряжения рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21