! Евреям всегда было плохо и должно быть плохо.
"Успокоится, тогда и поговорим", - решил Лазарь.
Но Фира не успокоилась. И вот в Новогоднюю ночь, сидя за накрытым
столом, она при свекрови официально заявила мужу, что намерена с ним
развестись из-за несходства характеров и политических убеждений.
Роза Львовна сразу сказала, что у нее болит голова, и она идет спать.
А Лазарь выслушал следующее:
- Это счастье, что у нас нет детей, хотя я знаю, что вы с матерью за
глаза всегда меня за это осуждали. Развод мне нужен немедленно. Мы с тобой
чужие люди. Слабых не ругают, их жалеют, но мне жалости недостаточно, мне,
для того, чтобы жить с человеком, нужно еще и уважение, в его нет.
Тут Лазарь тихо спросил:
- Ты меня больше не любишь? У тебя кто-то другой?
- Не люблю, - отрезала Фира, - а есть другой или нету - в этом
случае, какая разница? Твоя приспособленческая позиция мне не подходит. Я
считаю: кто не хочет ехать _д_о_м_о_й_, тот пусть идет работать в ГБ!
- Можно утром? А то сейчас ГБ, наверно, закрыто, - спросил Лазарь,
машинально откусывая от куриной ноги.
- Вытри подбородок, он у тебя в жиру, - с отвращением сказала Фира. -
Я ухожу. Возьму пока самое необходимое.
Она вышла из-за стола, и через пять минут Лазарь услышал, как
хлопнула дверь - видно, самое необходимое было собрано заблаговременно.
Лазарь подвинул к себе фужер с недопитым шампанским, налил туда водки
и медленно, не чувствуя вкуса, выпил. Выпил, вытер рот тыльной стороной
ладони и посмотрел на часы.
"Пол-второго. Куда она? Впрочем, транспорт работает всю ночь".

6
Бодрова Тоня Новый гол, почитай, и не встретила: забежала в
одиннадцать часов к Семеновым, посидела, поздравила всех с наступающим,
оставила Валерку, как договаривались, до второго, - и домой. Дуся:
останься да останься, а Антонине ну, ей-богу, неохота, не почему-либо, а
такое настроение, решила спать лечь не поздно, чтобы утром выглядеть, как
человек. Потому что Анатолий точно сказал: зайду первого днем. Ему
вообще-то верить не больно можно, бывало и раньше, обещает: жди, а сам не
явится, но в этот раз другое дело, в этот раз чего ему врать, как ушел
тогда, еще в августе, она за ним не бегала, не звала, хотя и знала: с
Полиной живут плохо - пьянка каждый день, а после пьянки - драка.
Тридцатого вечером встретились в булочной, Антонина сделала вид,
будто не признала, отвернулась, берет "городскую", а руки, как не свои,
уронила булку на пол, пришлось платить - кассирша там вредная, разорется,
а булка вся в грязи. Только вышла на улицу, Анатолий тут как тут, за ней.
- Гражданочка, извиняюсь, не знаете, сколько время?
Больше четырех месяцев Антонина каждый день, да не по одному разу,
все представляла себе, как это будет, как они увидятся, и решила вести
себя не грубо, но так, чтоб он понял - гордость и у нее есть. И, если она
тогда выла, как ненормальная, и чуть не за ноги его хватала, только чтоб
не уходил, то теперь с этим уже все, и перед ним, как говорят, другой
человек. Пусть подозревает, что у нее кто-то есть, пусть не думает.
Но получилось по-другому. Про гордость она забыла, стала болтать
какие-то глупости, мол, как живешь, а он, - нерегулярно, - говорит. - Что
же нерегулярно-то? У тебя жена молодая. А он: - во-первых, она мне жена
только для прописки, а, во-вторых, ты на ее рожу погляди, одно слово -
сзади пенсионерка, спереди пенсионерка. Антонине бы сказать, что некрасиво
так - о женщине, а она наоборот: лицо, - говорит, - можно и полотенцем
прикрыть, а дальше такое сказала, что и вспоминать неудобно. Главное,
говорит, сама чувствует - не то, не так надо с ним разговаривать, а
остановится не может, вот и верно, что язык без костей. А Анатолию,
кобелю, нравится, хохочет, доволен, боялся небось, что Антонина будет
скандалить, а чего ей скандалить, хотела бы, еще летом морду бы Полине
начистила, далеко ходить не надо, в одном дворе живут.
Что-то еще говорил Анатолий, - хорошо, дескать выглядеть стала,
поправилась, Антонина, вроде бы, отвечала, что надо, а сама только думала
- сейчас ведь уйдет, вот сейчас - попрощается и все, и опять только жди,
да гляди в окно - не идет ли мимо, и опять жди, и ночи эти проклятые,
когда такое, бывает, приснится, что утром вспомнишь и в жар кидает.
А он вдруг: чего же на Новый год не приглашаешь?
- Так ведь, Толя, Новый год - семейный праздник, в кругу семьи. Как
тебя Полина отпустит? Или ты с ней вместе ко мне собираешься?
"И что это я говорю? Вот теперь-то он и скажет - шутка, мол, привет
семье, до новых встреч, чаю, бомбина!"
- Нет, конечно, смотри сам. Если хочешь, заходи. Хоть в Новый год,
хоть первого.
- Первого? Порядок. Если не прогонишь, приду в два часа, готовь
пол-банки.
Вот, так и договорились. Придет. Чего ему врать, сам предложил, не
напрашивалась. Придет.

Комнату свою Антонина, конечно, вылизала, себе купила новое платье
цвета морской волны и приталенное. Это ведь еще надо найти - пятьдесят
второй размер и по фигуре, у нас на полных шьют, как на старух, мешки, а
не платья, даже обидно.
Тридцать первого сбегала к знакомой парикмахерше, сразу после гимна.
Зато первого к часу дня была уже готова - платье, как влитое, на груди
кулон, колготки, правда, порвала, когда натягивала, потому что импортные.
У заграничных баб не ноги, а палки, а у нас ноги фигуральные, вот и тесно.
Ну да ничего, подняла петлю, сойдет.
Потом накрыла на стол. Скромненько, не очень, чтобы очень, потому что
не покупать она мужика собирается за какую-то ветчину или икру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21