Потрясение, написанное у нее на лице, поразило Джека, словно удар молнии. Это невозможно! Она не могла понять, что значат для него эти фотографии!.. Или все-таки поняла?
– Джек, эти снимки… – Голос ее дрогнул; она опустила взгляд, и на лице ее появилось странное выражение – грустная улыбка, полная нежности и сострадания.
Джек помнил эти снимки – все до единого. По одному выражению на лице Эйприл он понял, на какую фотографию она сейчас смотрит. Маленькая девочка, играющая с собакой.
Этот снимок Джек сделал много лет назад в одной южноамериканской стране… Худенькое тельце в лохмотьях – назвать эти тряпки платьем можно было бы только из вежливости. Собака – грязная, со свалявшейся шерстью, с оборванным ухом. На заднем плане – жалкие, облупившиеся стены трущоб… Но глаза ребенка лучатся радостью.
Эйприл пристально вгляделась в снимок – и вдруг глаза ее расширились, а лицо слегка побледнело. Что она там увидела? Неужели догадалась, что всего в нескольких милях от этой идиллической картины идет война и люди убивают друг друга? Джек знал об этом – но как могла угадать Эйприл?
Следующий снимок заставил Джека придвинуться ближе. Эйприл застыла, расширив глаза: Джек догадался, что перед ней взрезает грозовое небо ослепительная вспышка молнии. Эйприл смотрела на фотографию так, словно не только была там, не только своими ушами слышала оглушительный грохот, но и почувствовала, как страшно такое буйство стихий для человека, привыкшего считать себя «царем природы».
Казалось, Эйприл переживала то же, что и Джек, когда делал этот снимок. Но может ли это быть? Ведь ей не приходилось видеть войн, революций, стихийных бедствий. Откуда же она знает, что весь наш мир – лишь тонкая пленка на поверхности Хаоса?
Эйприл отложила этот снимок и взяла следующий. Губы ее приоткрылись, по лицу скользнула нежная, задумчивая улыбка… Боже правый, откуда она это знает? Как сумела это понять?
– Эйприл, иди ко мне! – прошептал Джек, невольно делая шаг вперед. Но Эйприл, поглощенная, не слышала его призыва.
Фотография была проста: птица и цветок. Обычный зритель восхитился бы яркостью алого гибискуса и трепетаньем крыльев колибри. Но едва ли он понял бы, зачем Джек несколько часов сидел в засаде, подстерегая это мгновение. А Эйприл поняла…
В капельках росы на алых лепестках она видела торжествующее сияние тропического утра. Она сама летела, как колибри, тянулась к солнцу, как стройные побеги гибискуса, готова была дарить нектар, словно его роскошные цветы. Она переживала все, изображенное на фотографии, и Джек следил за ее реакцией словно завороженный. Он молил, чтобы она подняла на него взгляд! И вот ресницы ее взметнулись…
Ни один фотоаппарат на свете не смог бы схватить и передать выражение ее глаз. Любовь. Желание. Восхищение. И еще – такая глубокая близость, словно в Джеке Эйприл нашла вторую половину своей души.
Джек наклонил голову и коснулся губами ее губ. «Я люблю тебя, Эйприл Мария Морган де ла Торре». Он хотел прошептать эти слова, но что-то сжало ему горло, и оттуда не вырвалось ни звука.
Ресницы Эйприл дрогнули, и золотисто-карие глаза потемнели от страсти. Джек положил камеру и фрукты на стол, туда же бросил, вынув у нее из рук, забытые теперь снимки и, подхватив Эйприл на руки, понес в спальню.
– Когда у тебя слушания?
– Через несколько часов, – прошептала она, целуя его в шею.
Джек сел на край кровати, положив Эйприл к себе на колени. Руками и губами она ласкала его лицо – так, словно видела его впервые в жизни.
В каком-то смысле так оно и было. Они любили друг друга не первый день, но только сегодня Эйприл сумела проникнуть ему в душу. Джек понимал, что должен был бы испугаться такой близости, но никакого страха не чувствовал. Напротив, мысль, что Эйприл понимает его, как никто другой, давала ему удивительное чувство свободы, защищенности… и счастья. Такого всепоглощающего счастья он не испытывал никогда, кроме, может быть, раннего детства.
– На что это ты так пристально смотришь? – тихо спросил он, ловя ее руку и один за другим целуя нежные пальцы.
Эйприл неотрывно смотрела ему в глаза.
– На человека, который сумел найти в нашем безумном мире истинную красоту. На того, кто видел смерть и разрушение, но не ожесточился и не утратил любви.
Джек пристально вгляделся ей в глаза. Там не было жалости – только сочувствие. Эйприл знала, о чем говорит. Ей самой пришлось испить до дна полную чашу горя; она видела человеческую злобу, низость, предательство – и все же не ожесточилась, не стала искать утешения в ненависти или презрении.
– Ты исцелила меня, – прошептал Джек. До встречи с тобой я сам не понимал, чем мучаюсь, – просто чувствовал: что-то не так. Я устал, Эйприл, и эту усталость не снимешь сном и отдыхом. Не знаю, стоит ли мне возвращаться к работе. Зачем? Я нашел свой рай.
Он лег на кровать и потянул ее за собой. Поцелуи, сперва нежные, становились все горячее и вот уже оба срывают с себя одежду, стремясь оказаться как можно ближе друг к другу.
– Джек, люби меня!
– Si, mi tesoro, mi corazon. Я буду любить тебя вечно.
Джек вошел в нее одним мощным движением, и Эйприл выгнулась ему навстречу, снова и снова повторяя его имя.
Машину немилосердно трясло. Эйприл ухватилась за разболтанную дверную ручку, надеясь как-то уберечься от чувствительных ударов. Джек, словно поймав ее взгляд, повернулся и подмигнул – и на лице Эйприл сама собой выступила лукавая улыбка.
– Вид у тебя, словно у кошки, слопавшей канарейку, – заметил Джек. – Да и неудивительно – после такого шумного успеха!
Эйприл не сразу сообразила, о чем он говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45