– Ты только не обижайся – я просто думал, вдруг ты знаешь какие-нибудь симптомы. Ведь у тебя мама…Эшлин по-прежнему молчала.– Твоя мама, – повторил он. – У нее ведь тоже была депрессия?Но всей его мягкости не хватало, чтобы вытянуть из Эшлин хоть слово.– И я подумал… вдруг у Клоды тоже?..Эшлин вздрогнула – ни при каких обстоятельствах она не желала возвращаться в этот ужас. Твердо, почти агрессивно она возразила:– Поведение Клоды и близко нельзя сравнить с тем, что было с моей мамой. Ремонтировать гостиную – не депрессия. Клода не отказывается вылезать из постели? Не хочет умереть?– Нет, – покачал головой Дилан. – Ничего подобного.Хотя ведь и у мамы не так начиналось. Все происходило постепенно. Против воли Эшлин вернулась в прошлое, где ей опять было девять лет – возраст, когда она впервые поняла, что с мамой что-то не так. Они всей семьей поехали в отпуск в Керри, и папа залюбовался закатом и сказал:– Прекрасный конец прекрасного дня. Правда, Моника?Глядя прямо перед собой, мать уныло ответила:– Слава богу, солнце заходит. Хоть бы день скорее прошел.– Но ведь отличный был день, – возразил отец. – Солнце светило, мы играли на пляже…А Моника только тяжело вздохнула:– Хоть бы скорее все это кончилось!Эшлин перестала драться с Дженет и Оуэном. Ей вдруг стало страшно и одиноко. Как мама может так говорить?! Понятное дело, родители Могут ворчать из-за несделанных домашних заданий или недоеденного обеда, но быть несчастными они не могут.Пробыв тогда в Керри две недели, они вернулись домой. Только что мама была молодой, красивой и счастливой – и вдруг замолкала, уходила в себя, перестала красить волосы… И плакала. Беспрерывно, беззвучно, лишь слезы текли по щекам.– Что с тобой? – снова и снова спрашивал Майк. – Что случилось?– Что с тобой, мамочка? – спрашивала маленькая Эшлин. – Что у тебя болит?– У меня душа болит, – шептала мама помертвевшими губами.Чужие несчастья Моника переживала, как свои, нервничала, плакала, плохо спала по ночам.Пока мама плакала, папа улыбался за двоих. Работа у него была важная и серьезная. Так все говорили Эшлин: «У твоего папы важная и серьезная работа». Он был коммивояжером и свои поездки из Лимерика в Корк, из Кейвана в Донегал описывал, как путешествия Одиссея. Он был так занят, что часто не появлялся дома с понедельника до пятницы. Эшлин этим гордилась. Другие папы каждый день приходили домой в половине шестого, и это вызывало у Эшлин пренебрежительную усмешку – значит, их работа была неважной и несерьезной.А потом наступали выходные, приезжал папа и улыбался, улыбался, улыбался…– Что мы сегодня будем делать? – потирая руки, спрашивал он у всего семейства.– Какая разница? – бормотала Моника. – Я умираю изнутри.– Да ну, зачем бы тебе делать такие глупости? – шикал на нее папа.И, оборачиваясь к Эшлин, снова сиял и сообщал ей, будто по секрету:– Артистка твоя мама.Мама всегда писала стихи. Что такое стихи, Эшлин знала. Красивые слова в рифму, о закатах и цветах. Теперь же мама писала стихи все чаще. Но когда по Клодиной подначке они залезли в мамину тетрадку со стихами, Эшлин была потрясена. Ей стало страшно, и только одно ее могло утешить – Клода еще не умела читать.В новых маминых стихах не было рифм, и все строчки были разной длины, но встревожило Эшлин не это, а сами слова. Ни о каких цветах Моника Кеннеди больше не писала. Эшлин читала слова, но не понимала смысла: Зашитая в молчание,Кровь моя черна.Я – разбитый бокал,Я – ржавое лезвие,Я – наказание и преступление. Стряхнув с себя тягостные воспоминания, Эшлин обнаружила, что Дилан обеспокоенно смотрит на нее.– Ты в порядке? – спросил он. Она утвердительно кивнула.– Я вдруг испугался, не потерялась бы ты там.– Нет, ничего, – принужденно улыбнувшись, заверила его Эшлин. – А Клода не начала писать стихи?– Клода! Что ты, что ты, – рассмеялся Дилан, будто вдруг осознал, какие глупости взбрели ему в голову. – А что, если начнет, тогда надо беспокоиться?– Во всяком случае, пока не начала, будь спокоен. Возможно, она просто устала, и ей нужно отдохнуть. Придумай что-нибудь. Развесели ее, поезжайте куда-нибудь вдвоем.– Сейчас никак не могу взять отпуск, – поспешно сказал Дилан.– Тогда закатите какой-нибудь сногсшибательный обед в ресторане.– Клода волнуется из-за няни.– А что с няней не так?Дилан улыбнулся смущенно:– Боится нарваться на извращенку. Или что няня будет бить детей. Честно говоря, я и сам иногда боюсь.– Господи, делать вам нечего, выдумываете себе поводы для беспокойства. Найдите надежного человека. Чем, например, плоха твоя мама?– Ой, нет! – покачал головой Дилан. – Это неудачная мысль.Эшлин кивнула. Верно, не возразишь. Как только две миссис Келли – молодая и не очень – встречались с глазу на глаз, они тут же сцеплялись, не в силах прийти к единому мнению, как заботиться о Дилане и его детях.– А маму Клоды совсем доконал артрит, – добавил Дилан. – И с детьми ей не справиться.– Хочешь, я с ними посижу, – предложила Эшлин.– Вечером в выходной? Это ты-то, молодая и свободная?Поколебавшись, Эшлин сказала:– Да. – И повторила запальчиво: – А что тут такого?У Эшлин были свои причины для этого широкого жеста. Если она будет чем-то серьезно занята, шансы на то, что Маркус Валентайн позвонит, существенно возрастают.– Вот спасибо, – воспрял Дилан. – Эшлин, ты просто чудо! Я закажу столик в хорошем ресторане на субботу вечером.Напоследок Дилан, преисполненный благодарности, крепко сжал руку Эшлин.– Эшлин, ты замечательная, – проникновенно сказал он. 23 А в десяти минутах ходьбы от Эшлин и Дилана Лиза ужинала в «Кларенс» с Джаспером Френчем, знаменитым шеф-поваром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139