Мама обернулась к Дэниэлу с притворно-добродушным лицом, как будто я только что удачно пошутила.— О чем это она? «Тай», «дай»… Люси у нас всегда была девочка со странностями. Что «дай»? Мне и дать-то нечего — разве сходить наверх за старыми папиными галстуками в тон твоей юбке. Ему они все равно уже не нужны, — с горечью добавила она. — Он галстука с самой свадьбы не надевал.— Пшла ты, — невнятно раздалось из кресла. — Разве я не надевал галстук на похороны Мэтти Берка?Папа уже открыл глаза и озирал блуждающим взглядом кухню.— Папочка! — обрадовалась я. — Ты проснулся!— И восстали мертвые из праха, и явились живым, — язвительно прокомментировала мама папины отчаянные попытки сесть прямее.— Не восстали! — возразил он. — А вообще-то, это был не Мэтти Берк, а Лоуренс Моллой. Я тебе еще не рассказывал, Люси? Веселое было времечко, когда Лоуренс Моллой аж на два дня прикинулся мертвым, а мы все бодрствовали кто во что горазд. Вот самому Лоуренсу было не больно весело, когда до него дошло, что надо лежать, не шевелясь, в жестком деревянном ящике, не пить ни капли, только вдыхать пары, что от нас долетают. Выскочил он тогда из гроба и выхватил у кого-то бутылку. «Дай-ка мне», — говорит…— Замолчи, Джемси! — рявкнула мама. — У нас гость, и ему, я уверена, неинтересно слушать байки про твою пропащую молодость.— Я не рассказывал баек про мою пропащую молодость, — проворчал папа. — Лоренс Моллой воскрес всего года два тому назад… А, привет, сынок, — спохватился он, заметив Дэниэла. — Я тебя помню. Ты, бывало, приходил к нам играть с Кристофером Патриком. И длинный же ты тогда был — настоящая оглобля. Встань-ка, дай поглядеть, не стал ли с тех пор короче!Дэниэл неловко поднялся, с грохотом отодвинув стул.— Еще длиннее, кажется! — заявил папа. — Даже не думал, что это возможно.Дэниэл благодарно уселся на место.— Люси, — сказал папа, обратив наконец внимание на меня, — девочка моя дорогая, солнышко мое, я и не знал, что ты сегодня придешь. Почему ты не сказала мне, что она придет? — грозно спросил он у мамы.— Я тебе говорила.— Нет, не говорила.— Нет, говорила.— Да точно нет, как бог свят! Не говорила!— Тебе говори — не говори, все без толку! Все равно что со стеной разговаривать.— Люси, — продолжал папа, — я сейчас схожу наверх, приведу себя в божеский вид и вернусь, не успеешь ты и глазом моргнуть. Одна нога здесь, другая там.Он, покачиваясь, вышел из кухни. Я тепло улыбнулась ему вслед.— Он прекрасно выглядит, — сказала я.— Неужели? — холодно отозвалась мама.Последовала неловкая пауза.— Еще чаю? — спросила мама у Дэниэла, следуя доброй ирландской традиции все заминки в разговоре восполнять насильственным угощением.— Спасибо.— Еще печенья?— Нет, спасибо.— Кусочек торта?— Нет, правда, лучше не надо. Должен же я оставить место для обеда.— Да ладно тебе, ты ведь еще растешь.— Честное слово, не надо.— Ты уверен?— Мама, отстань от него! — рассмеялась я, вспомнив, что говорил Гас об ирландских матерях. — Так что у нас на обед?— Рыбные палочки, бобы и жареная картошка.— Гм… Здорово, спасибо, мама.Действительно, полжизни назад то была моя любимая еда, пока я не перебралась в Лондон и не отведала такой экзотики, как лапша тандури и жареная картошка с пекинской уткой.— Отлично, — широко улыбнулся Дэниэл. — Очень люблю рыбные палочки, бобы и жареную картошку.Надо же, разливается, будто и в самом деле так думает.— Тебе что ни подай, ты все равно так скажешь, верно, Дэниэл? — вмешалась я. — Даже если б мама сказала: «Ах, Дэниэл, я собиралась подать на стол твои яички в белом винном соусе», ты бы ответил: «М-м-м, чудесно, миссис Салливан, должно быть, это восхитительно». Да?У него на лице был написан такой ужас, что я захихикала.— Люси, — поморщился он, — ты все-таки следи иногда, что ты говоришь.— Извини, — рассмеялась я. — Забыла, что говорю о самом дорогом, что у тебя есть. Чем был бы Дэниэл Уотсон без своих гениталий? Жизнь твоя утратила бы всякий смысл, а?— Нет, Люси, не поэтому. Подобное предложение огорчило бы любого, не только меня.Мама наконец обрела дар речи.— Люси! Кармел! Салливан! — выдохнула она, побагровев от возмущения. — Что, ради всего святого, ты несешь?— Ничего, миссис Салливан, — поспешно откликнулся Дэниэл. — Совсем ничего. Честное слово, ничего.— Ничего, Дэниэл? А вот Карен, по-моему, другого мнения, — подмигнула я.Дэниэл лихорадочно вел светскую беседу с мамой. Как ее здоровье? Работает ли она? Не тяжело ли ей работать в химчистке?Мама вертела головой, оборачиваясь то к Дэниэлу, то ко мне, то снова к нему. Она разрывалась от противоречивых чувств: удовольствия быть в центре внимания Дэниэла и подозрения, что спускает мне нечто скандальное и непростительное.Но тщеславие победило. Через минуту она уже потчевала Дэниэла россказнями о капризных богатых мерзавцах, которых ей приходится обслуживать в химчистке, и как они требуют, чтобы все было готово уже вчера, и как никогда не благодарят, и как ставят свои автомобили, «большие шикарные „БМХ“ или „БЛТ“, или как их там», перекрывая движение, и как ко всему цепляются.— Да вот только сегодня приходит один такой, щенок богатый, швыряет, да, швыряет мне рубашку, тычет ею прямо в лицо и говорит: «Что, черт возьми, вы с ней сделали?» Ну, во-первых и в-главных, вовсе не обязательно на меня орать, так я ему и сказала, а потом посмотрела на рубашку, а на ней ни пятнышка…У Дэниэла терпение, как у святого. Я уже была рада, что он поехал со мной. Одна я бы просто не выдержала.— …а я ему говорю: «Она же белее снега», а он: «Правильно, а сдавал я голубую»…Мама трещала и трещала без умолку. Дэниэл улыбался и сочувственно кивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159