– Но можете не одеваться, если у вас нет такого желания.
Люси подняла голову от подушки.
– Вы не хотите, чтобы я пошла с вами в детский приют? Я замер, взявшись за дверную ручку.
– Я не смею просить вас об этом.
– Но если я по-прежнему хочу и собираюсь пойти вместе с вами?
– Мы будем говорить по-испански. Боюсь, вам будет скучно.
– Мне не может наскучить дело, которое напрямую касается вас и Идои. Но если вы не хотите, чтобы я пошла с вами, тогда я отправлюсь на прогулку и возьму с собой альбом.
Она откинула простыни, которыми мы укрывались, и решительно опустила босые ноги на пол. Когда она выпрямилась, падавший из окна солнечный свет высветил в мельчайших подробностях ее прелестную наготу. В теле ее не было ни капельки лишнего жира, лишь одни округлые и упругие мышцы и тонкие косточки. Жилка у нее на шее напряглась, когда она заметила выражение моего лица.
– Я опять сказала что-то не так?
– Должен признаться, улицы здесь шумные, население смешанное – в конце концов, это порт плюс мануфактурный город, – так что для вашего же блага я бы не советовал выходить без особой надобности и без сопровождения. Боюсь, вы можете оказаться в неприятной ситуации.
– Вы хотите сказать, что я вообще не должна высовывать носа на улицу? Мы же все-таки не магометане.
– Действительно, – согласился я, улыбаясь, но она не улыбнулась в ответ.
– Тогда позвольте мне пойти с вами.
Я посмотрел на нее, она, в свою очередь, взглянула на меня прищуренными глазами и не отвела взгляда. Опустить глаза первым – значит, капитулировать, и тогда я пропал, потому что я никак не мог позволить ей пойти со мной, равно как не мог объяснить почему.
– Стивен?
Я покачал головой.
– Тогда я отправляюсь рисовать, – повторила она и направилась мимо меня к стулу, на котором в беспорядке валялась ее одежда.
Мне хотелось взять ее за руки, прижать к себе, дать понять, что я ни за что на свете не позволю никому причинить ей боль. Мне хотелось вложить хотя бы немного здравого смысла в ее голову. Я шагнул к ней, но она отпрянула, выставив перед собой руки в знак того, чтобы я не подходил ближе.
Что я делаю? И что уже наделал? Я попятился назад и споткнулся. Я знал, что не должен находиться рядом с ней, боясь того, что может случиться потом.
Дрожащими руками она накинула на себя ночную сорочку. И только после этого заговорила снова:
– Почему вы не позволяете мне пойти с вами?
Голос ее звучал совершенно спокойно, как будто она отказывалась признать, что я только что оскорбил ее, пусть даже только в мыслях, а не действием.
– Как я объяснил, мы будем говорить по-испански, – повторил я, но слова мои показались неубедительными даже мне самому.
– Дело не в этом. Эта мысль только что пришла вам в голову. Нет, вы просто не хотите, чтобы монахини, воспитательницы вашего ребенка, видели вас в обществе леди, которую можно принять за вашу любовницу. Вы боитесь, они не поверят в то, что я ваша сестра.
Я не мог согласиться с ней, но и упрекнуть ее тоже не мог. Мне ничего не оставалось, как только молча стоять у двери.
– Так я и знала! – воскликнула она. – Вы не можете просто любить меня. Я не могу просто быть вашей любимой, как и вы – моим любимым мужчиной. Вы должны называть меня именно так, чтобы это было понятно всему миру. Если я не жена, значит, я – любовница, порочная, бесчестная и обесчещенная женщина, которую не следует показывать никому, чтобы не оскорбить. – Она схватила со стула корсет и принялась яростно затягивать его, как если бы это он стал причиной ее гнева. – В общем, так, Стивен. Я не намерена скрываться, пусть даже только до нашей свадьбы.
Я попытался привести свои мысли и чувства в порядок.
– Разумеется, нет, у меня и в мыслях такого не было, – сказал я, возвращаясь в комнату. – Я всего лишь подумал, что поскольку для того, чтобы навести справки о благополучии Идои, требуется некоторая деликатность, то будет лучше, если я приду в приютный дом с объяснениями, которые не потребуют ненужных расспросов.
Она надела через голову нижнюю юбку и, повернувшись лицом ко мне, принялась затягивать пояс.
– Итак, мое присутствие служит для вас источником осложнений, не так ли? То есть именно обществу позволено решать, кто я такая и кем я должна быть? О, неужели нельзя просто увидеть и принять то, что есть, не превращаясь при этом в судью?
Хотя мы предпочитаем не говорить об этом вслух, поскольку это никого не касается, кроме нас, ревнители нравственности все равно проделывают свои грязные расчеты относительно времени и места и клеймят меня – меня, заметьте, а не вас – как падшую женщину, которая недостойна дышать тем же воздухом, недостойна того, чтобы на нее смотрели или слушали. А вы… вы позволяете все это! Вы играете в их игры. Вы готовы прятать и скрывать меня, меня, чью грудь вы целовали, в чьих объятиях вы стонали от наслаждения. Вы стыдитесь нашей любви. И вы позволяете им управлять собою!
Гнев, который до сего момента мне удавалось сдерживать, внезапно прорвался наружу. Вероятно, в этом повинны и сладкие воспоминания, которыми она предпочла воспользоваться. У меня свело зубы, зачесались руки, и где-то глубоко в душе поднялась волна злобы на ее глупость и непонимание. На ее тонкие руки, которые она безосновательно полагает неуязвимыми, на едва заметную выпуклость ее мягкого живота, который она ни за что не назовет нежным. Она должна знать свои слабости.
Я схватил ее за руку и рывком развернул к себе, так что она вскрикнула от боли. Я с силой сжал ее руки.
– Ну, и чего же вы от меня хотите? – Я встряхнул ее. – Я не могу изменить этот мир, как бы вам ни хотелось, чтобы я сделал это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160