Некоторые из них охотно вешались на шею, другие намекали, что будут благосклонны к нему, и флиртовали с ним за спинами мужей. Но ни одна из этих женщин не произвела на Сэма столь мощного воздействия. Его так давно не охватывали подобные ощущения, что он уже разуверился в своей способности чувствовать.
Из громадных окон Ван-Вехтен-Мэнора лился свет. Классический георгианский особняк был сложен из старинного розоватого кирпича. Обычно он доставлял Сэму эстетическое наслаждение, но сегодня показался ничем не примечательным. Более того, своим строгим и чинным видом дом напомнил Сэму тюрьму, цитадель, где нет ни единого уголка для души.
Это все что угодно, только не дом, думал Сэм.
Он остановился перед кирпичным крыльцом, поставил машину на тормоз и выключил двигатель. Затем нехотя выбрался из машины, нажал кнопку на пульте сигнализации и направился к монументальной парадной двери. Дверь распахнулась прежде, чем он успел постучать.
– Мистер Николсон!
На пороге стояла Эрминда – экономка, постоянно живущая в доме. Ее пышные манящие формы скрадывало мешковатое тускло-серое форменное платье, которое Эрминда носила по настоянию Минит Николсон.
– Привет, Эрминда, – с принужденной улыбкой откликнулся Сэм, входя в дом. Вестибюль поражал роскошью мраморных полов с черно-белыми шахматными квадратами, искрящейся антикварной уотерфордской люстрой с хрустальными подвесками, резными панелями и расписанными вручную обоями восемнадцатого века, на которых изображались сцены охоты. – Как дела?
– Прекрасно, мистер Николсон. – Темные глаза экономки вызывающе блеснули. – Надеюсь, и у вас тоже.
– Само собой, Эрминда, – отозвался Сэм, бросая ключи от машины в большое фарфоровое китайское блюдо, стоящее на изысканной резной консоли красного дерева с позолотой.
– Миссис Николсон в зимнем саду. Она просила вас сразу же зайти к ней. – Эрминда смотрела на Сэма в упор, приглаживая пышные смоляные волосы, собранные в унылый пучок на затылке. Эта прическа была еще одним правилом, установленным Минит.
– Эрминда, сделайте одолжение, – начал Сэм, стараясь удержать на лице улыбку, – передайте миссис Николсон, что я зайду к ней попозже. У меня дела.
Эрминда просияла.
– Непременно передам!
Судя по всему, экономка была только рада сообщить хозяйке неприятное для нее известие.
«Эти двое питают неприязнь друг к другу», – с веселым удивлением понял Сэм. Странно… Последнее время только одну Эрминду Минит могла терпеть в доме несколько недель подряд. Эрминда служила у нее уже два года и, оставаясь загадкой для Сэма, молча и беспрекословно исполняла все прихоти Минит, установив среди слуг своеобразный рекорд по продолжительности пребывания в этом доме.
Сэм обогнул огромный стол, на котором стоял не менее громоздкий букет свежих цветов, и быстро поднялся по изогнутой лестнице, причудливой формой напоминающей витую раковину. Помедлив мгновение в коридоре, он поспешно прошел через спальню в ванную, закрыл за собой дверь и запер ее.
В гардеробной, прилегающей к ванной, он снял кожаную куртку, ботинки и носки, избавился от джинсов, рубашки и белья, бросая одежду в кучу на отполированный до блеска сосновый пол. Босиком пройдя к вместительной раковине, он пустил холодную воду и плеснул ее себе в лицо. Яростно растершись полотенцем, он уставился в зеркало – впервые за несколько лет.
«А я неплохо сохранился, – заключил он, пристально разглядывая свое лицо со всех сторон. – Да, совсем неплохо».
Но что толку? Все это великолепие пропадает и будет пропадать зря.
В гардеробной он растянулся на дубовой кушетке от Стикли, приятно скрипнувшей коричневой кожей. Он долго лежал, не глядя ни на светильники от Ройкрофта, ни на дубовый шахматный столик, служивший ему рабочим столом, ни на кустарный ковер от Войси, ни на декоративную керамику от Грюби и Руквуда, ни даже на свои любимые пожелтевшие чертежи и карты, не говоря уже о других дорогих предметах обстановки, вид которых прежде успокаивал его и вселял уверенность.
Эта комната принадлежала только ему. Сэм наполнил ее любимыми вещами, отказавшись от роскошного и утонченного американского антиквариата, который предпочитала Минит. В свою очередь, она ненавидела эту комнату и никогда не появлялась в ней.
Лежа на кушетке, Сэм хмурился.
«Зачем я попусту трачу отпущенное мне время? – размышлял он. – Почему махнул на себя рукой? Во имя чего?» Но ответ ему был давно известен: ради брака без любви. Союза, порожденного его собственными угрызениями совести и стыдом. Союза-жертвоприношения. Он собственноручно принес свою жизнь на алтарь брака, который стал настолько ненавистным, что Сэм утратил способность живо воспринимать окружающий мир, отрекся от своих мечтаний и стремлений, от шанса на хоть какое-нибудь чувство.
Лишь теперь он понял, что не живет, а влачит жалкое существование, радуясь только тому, что дни бегут своим чередом, не замечая, что бредет сквозь них, как лунатик, терзаемый душевными муками. Наконец-то он осознал, что союз без любви лишил его возможности радоваться жизни.
Но этим откровения не исчерпывались. Гораздо сильнее его пугали неожиданно открывшийся в нем самом дар чувствовать, наслаждаться жизнью и нежелание до конца своих дней играть роль сомнамбулы, отказываться от подарков судьбы. А виной тому была Леони Коринт.
Встреча с ней заставила его другими глазами взглянуть на реальность и открыто признать: его брак без любви обречен. Благодаря Леони Сэм возродился к жизни.
«Леони Коринт… – мысленно произнес он. – Неужели удача вернулась ко мне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81