– До свидания, миссис Стоун, – говорит она.
– Счастливо, Тик. У тебя все получится.
Я стою на пороге и смотрю, как она кивает, поворачивается и в последний раз выходит из моего кабинета, поскрипывая солдатскими ботинками.
Я не чувствую ничего похожего на то, что всегда чувствовала в последний школьный день. Никакого подъема, никакой эйфории, никаких ожиданий. Мне грустно, и я знаю, что завершаю главу своей жизни, на которую я когда-нибудь буду оглядываться с ностальгической улыбкой, как сейчас вспоминаю старшие классы и то, какие у меня все-таки были тоненькие ручки.
Закрывая дверь кабинета и запирая ее на ключ, я понимаю, что в следующий раз я ее открою, когда уже буду чьей-то мамой. Bay .
25
Ночь с понедельника на вторник, одиннадцать тридцать семь. Предполагается, что через пять часов двадцать три минуты я буду в больнице. Моя последняя ночь безмятежного сна на бог знает какой период времени, если не навсегда, а у меня сна ни в одном глазу.
– Эндрю, – шепчу я. – Эндрю.
Эндрю поворачивается и открывает один глаз.
– М-м-м, – говорит он.
– Я не могу заснуть.
Он закрывает глаз и переворачиватся обратно. Трясу его за плечо:
– Эндрю, милый, пожалуйста. Мне надо поговорить.
Он громко вздыхает и снова поворачивается лицом ко мне:
– Ну, что с тобой?
– Я очень боюсь.
– Чего – операции?
– Нет. Ребенка боюсь. Я боюсь, что я не готова. Я не могу так.
– Немножко поздно, тебе не кажется? – хихикает Эндрю.
– Нет, я серьезно. – Сердце бьется все чаще и чаще. – Я боюсь, что не справлюсь.
Эндрю садится, во взгляде читается «я-тебя-развеселю-чего-бы-мне-это-не-стоило-или-сойду-с-ума-сам».
– Хорошо. Объясни мне. Что за мысли дурацкие?
– Ну, во-первых, до меня только сейчас дошло, какой груз ответственности на мне повиснет, когда родится ребенок. А если с тобой что-нибудь случится? Если ты умрешь? Или встретишь какую-нибудь нормальную женщину и решишь, что она тебе больше нравится, и все закончится разводом? Что я буду делать? Я ведь не смогу больше выйти замуж. Никто не захочет жениться на тетке с ребенком. Порченый товар. Типа «она милая, но...» – ну, ты понимаешь, «такая славная женщина, но у нее шестилетний ребенок».
Эндрю ошалело крутит головой:
– Ничего со мной не случится, и я не собираюсь с тобой разводиться. И ни с какой нормальной женщиной я не смогу жить. Я даже не знаю, как это делается. Ну что, это все?
– Нет, – говорю я. – Не все. Я буду плохой матерью. Я тебе все время это говорила, но ты меня не слушал, а теперь у нас будет ребенок, и уже слишком поздно, и я буду ужасной матерью. Ужасной. Не надо было мне тебя слушать. Надо было, как Стейси, стоять на своем.
Я совершенно выбилась из сил. Дышу с трудом, голос стал неестественно высоким, и скоро, кажется, хлынут слезы.
– Зайка, – говорит Эндрю. – Я не понимаю, о чем ты говоришь. Все у тебя получится. Смотри, сколько ты уже смогла сделать – научила двухлетку какать в горшок, убирала чужую блевотину, а потом приняла самое бескорыстное решение в своей жизни. Ты готова на все сто.
– Нет. – Я реву и пытаясь вдохнуть при этом хоть сколько-нибудь воздуха. – Не готова. Это были чужие дети. С чужими легко. Что бы ты с ними ни сделал, их всегда можно отослать к их собственным родителям, и пусть они сами кашу расхлебывают. А теперь я буду родителем. Мне кашу расхлебывать. От начала до конца – и меня это приводит в полный ужас. А если я ошибусь? Если я ей вообще всю жизнь испорчу? Что я тогда буду делать? – Мне не хватает воздуха, я чувствую, что вот-вот упаду в обморок. Пытаюсь вдохнуть, но воздух не проходит.
– Ты в порядке? – спрашивает Эндрю. Мотаю головой.
– Я. – Вдох. – Не могу. – Вдох. – Дышать. – Вдох.
– Как это – не можешь дышать? Ты серьезно?
Я киваю головой, пытаясь между всхлипами вдохнуть воздух. Эндрю вскакивает с кровати и несется к двери.
– Потерпи! – кричит он. – Я сейчас вернусь. Сейчас бумажный пакет найду и вернусь.
Я опять киваю и пытаюсь успокоиться, но дыхание никак не хочет восстанавливаться. Последний раз у меня такое было, когда мне было семь лет и наша собака померла прямо у меня в кровати. Это был кокер-спаниель по имени Шала-Лула-Лав, и потом выяснилось, что люди, от которых она нам досталась, знали, что у нее больная почка, но ничего нам не сказали. Можете себе представить мое состояние, когда я проснулась и обнаружила, что рядом со мной лежит мертвая, уже окоченевшая собака. Потом мне много лет снились кишащие червями собаки-зомби.
Проходит около минуты, и Эндрю несется обратно. В руках у него коричневый бумажный пакет. Большой. С ручками.
– Вот, – говорит он и разворачивает перед моим лицом пакет. – Дыши сюда.
Мое удушье чудесным образом исчезает, и я теперь могу не только дышать, но и вволю потешиться над ситуацией.
– Эндрю, – говорю я. – Это мешок для овощей. У меня вся голова туда влезет.
Эндрю жалобно смотрит на меня и неловко пожимает плечами:
– Других бумажных я не нашел. У нас нет маленьких бумажных пакетов.
Меня начинает разбирать неудержимый хохот.
– Эндрю, милый, ты смеешься? Тут не подходят такие пакеты. Надо маленький, как для завтраков.
Он снова жалобно дергает плечами:
– Извини, я не знал. Ты сказала, что задыхаешься, я и принес тебе бумажный пакет.
Мне приходит в голову, что, может, не стоит волноваться о том, что я испорчу жизнь ребенку. Эндрю, похоже, примет в этом не меньшее участие.
– Я смотрю, тебе уже лучше.
– Да, – говорю я. – Получше. По крайней мере дышать могу.
Эндрю встает, идет к тумбочке у своего края кровати и открывает ящик.
– Вот, – говорит он. – Я хотел отдать тебе завтра, но, по-моему, сейчас самый подходящий момент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106