Ничто не может так порадовать в начале апреля, как общение со счастливыми выпускниками. Ну, разве что – весенняя распродажа обуви у «Наймана Маркуса», а выпускники пускай будут на почетном втором месте.
– Вы ведь знали, да? – спросил он.
– Клянусь тебе, понятия не имела.
Все школьные консультанты по высшему образованию придерживаются неписаного правила – не позволять внутренней информации выйти наружу. Если бы родители знали, что я получаю информацию раньше них, меня бы затерроризировали звонками, а учитывая наш школьный контингент, и взятками. Что, как мне иногда кажется, не так уж плохо, но тем не менее... Терпеть не могу приносить плохие вести и не собираюсь этим заниматься. Для этого существуют приемные комиссии.
– И что ты выбрал? – спросила я. – Или еще не решил?
– Пока не уверен. Я бы пошел в Нью-Йоркский, но моей маме очень понравился Бостонский. Она говорит, что это самый университетский город.
– Он и есть самый университетский город, – сказала я. – Там и студентов больше, и обстановка более располагающая, чем в Нью-Йорке.
Знаю, знаю. После всех тяжких испытаний, через которые мне пришлось пройти, мне самой не верится, что я отговариваю его от Нью-Йоркского. Но знаете, если уж я приняла решение делать все, как надо, никаких исключений я делать не буду. И к тому же у меня теперь просто нет причин расстраиваться, если он туда не пойдет.
Мы с Марком решили оставить окончательное решение на потом, до мая еще есть время, так что я ему велела написать мне на домашний e-mail и уверила, что он нисколько меня этим не обременит, ведь мне интересно узнать его выбор.
Я встаю из-за стола, чтобы посмотреть, кто следующий, но оказывается, что очередь незаметно рассосалась. В коридоре осталась только одна рыжая девчонка. Она сидит за столом спиной ко мне и что-то читает. Я ее явно не знаю – наверное, из класса, который на будущий год будет выпускаться, хочет обсудить со мной расписание. Я привлекаю ее внимание деликатным покашливанием.
– Я могу чем-то помочь? – спрашиваю я.
Она поворачивает голову, и я понимаю, что это Тик.
– Извини, – говорю я. – Я тебя не узнала. Ты теперь такая рыжая.
– Ага, – говорит она. – Это мой новый имидж для Калифорнийского университета. Ну, вы знаете – «красно-золотые, ура, вперед, троянцы»...
Я изображаю озабоченность во взгляде.
– Теперь мне надо озаботиться, что ты будешь скакать по полю с красными помпончиками?
Тик в ответ изображает невинную идиотку.
– Вы знаете, говорят, у них все футболисты такие лапочки...
– Ну вот, а ты боялась, – говорю я и веду ее к себе в кабинет. – А если серьезно, Тик, что происходит?
Она усаживается на тот же стул, на котором всегда сидит в моем кабинете, но что-то в этой привычной картине явно изменилось, и не только цвет волос. Она стала как-то... меньше. Легче. Не похудела, нет. Просто почему-то стала легче.
– Я тогда на вас очень разозлилась, – объясняет она. – Страшно разозлились. Я уже готова была рассказать всю историю маме, чтобы посмотреть и позлорадствовать, как она на вас наедет, и вас уволят, застрелят, я уж не знаю что. Но в тот день ее дома не было, а когда на следующее утро я проснулась, на столе лежало письмо из Калифорнийского, и...
Она замолкает, подбирая слова, и тут до меня доходит: сумка. Вот почему она выглядит по-другому. На ней больше не висит эта чудовищная сумка, которую она всегда везде с собой таскала. Я, по-моему, ни разу не видела ее без сумки – разве что на рождественской вечеринке, в платье от кутюр, но это не считается.
–...и, я не знаю, у меня внутри что-то сломалось. Я вечно жалуюсь, как мне надоело, что со мной обращаются, будто я какая-то особенная, что я хочу к себе нормального человеческого отношения – а когда наконец я его получаю, то начинаю лезть в бутылку. Знаете, я вдруг поняла, что вы абсолютно правы. С какой стати я буду учиться в том месте, до которого реально не дотягиваю? Это ведь не ваша вина, правда? Это я валяла дурака последние четыре года. – Она пожимает плечами. – Так что я всем сказала, что хочу в Калифорнийский. Незачем вам расплачиваться за мой выпендреж.
Она снова замолкает и мрачно смотрит в пол. Когда она снова начинает говорить, голос у нее настолько тихий, что ее едва слышно:
– И я хочу, чтобы вы были со своей дочкой. Ей повезло, что вы хотите быть с ней. Мне жаль, что моей маме этого не хотелось, когда я была маленькой.
Похоже, что она понимает, что перегибает палку, потому что вдруг замолкает и весело смотрит на меня:
– Ну, сейчас-то мне бы хотелось, чтобы она отстала от меня, на хрен, а в детстве это было бы супер.
Я улыбаюсь:
– Даже не знаю, что тебе и сказать, Тик. Ты действительно повзрослела с прошлого лета. Посмотри на себя. В августе ты собиралась бросать школу и сбегать с парнем в Нью-Йорк, а теперь я вижу взрослого человека, вполне зрелого и перспективного. Кто бы мог подумать?
– Да-а-а, – говорит она. – И кто бы мог подумать, что вы во всем этом сыграете главную роль? В августе вы бы меня с потрохами продали за десять баксов.
В точку. Умненькая девочка. Я всегда так говорила.
– Мне жаль, что я заключила тот договор с Линдой.
– Мне тоже жаль, что вам пришлось это сделать.
– Значит, мир? – спрашиваю я.
– Ага, – говорит она. – Мир. Ладно, мне уже надо идти, я просто зашла попрощаться. Говорят, сегодня у вас последний день.
– Да, – киваю я. – Во вторник я еду в больницу. Я встаю и провожаю ее до двери.
– Не забывай про меня, когда будешь в колледже. Пиши мне иногда, хорошо?
– Обязательно, – говорит она. – Удачи с ребенком.
Мы стоим на пороге кабинета и обе мнемся, не зная, что сказать. Потом Тик без предупреждения бросается мне на шею и крепко обнимает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106