Ты не представляешь, как это больно. Такое может понять только отец.
— Но что, если отец, ослепленный любовью, не видит выхода? Ты не спрашивал себя, почему он непременно должен закончить школу?
— А чем он будет заниматься без образования?
— Предположим, у твоего сына особый дар, талант заботиться о других. Такие люди в обществе очень нужны. Им не так уж много платят, это верно, но работа для них всегда найдется. Санитары, сиделки, медбратья, социальные работники, работники детских учреждений. Не знаю, но, по-моему, тебе стоит подумать в этом направлении.
— Хм… Но даже для такой работы нужна квалификация, нужно кончить колледж.
— Куда спешить? Попробуй забрать его из школы на пару лет: пусть ухаживает за твоими родителями, думает, разбирается в себе, пусть поймет, хочет ли он посвятить этому делу жизнь. После этого он сможет вернуться в школу, получить диплом и поступить в колледж по выбранной специальности. По-моему, все просто.
Он молчит. Молчит очень долго.
— Джозеф?
— Как же я… Черт, какой же я идиот!
— Простая логика, Джозеф.
— Знаю, знаю. Не просто логика — военная логика!
— Что?
— Да нет, ничего.
— Ты сказал «военная логика». Ты служил в армии?
— Да.
— Во Вьетнаме?
— В Израиле.
— Ух ты!
Я потрясена. Солдат! Еврейский солдат! Лучше и быть не может! Прощай, Иззи, — сегодня ночью меня ждет новая фантазия!
Обед с кузеном Питером прошел невесело. Похоже, болтливость я унаследовала от Ребиков: Дорфы, как и моя мать, более сдержанны, скрытны и склонны к долгим молчаливым обидам. Выкрасив ногти киноварью, я позаимствовала у Мелани ее «Голф», заехала за Питером в «Атлантик Тауэре» и повезла его в «волшебное таинственное путешествие» по городу, которое мы обычно устраиваем приезжим. Сначала — за городскую черту, в Кальдерстонс-парк с огромными каменными атлантами и тремя параллельными аллеями — лаймовой, каштановой и буковой, мимо рододендроновых кустов, усеянных наивно-розовыми бутонами. В центре парка — киоск, в кото?ом мы с Сэмом еще детьми покупали мороженое «Уоллс» или «Лай-онс-Мейд» — три слоя крема, белый, розовый и коричневый, между двумя хрусткими вафлями (жалкое подражание американскому стилю — «у англичан, — так объяснял мне продавец, — совершенно нет вкуса к мороженому»). А вот на этой травке валялись мы под небом шестидесятых, благодаря судьбу за то, что родились в Ливерпуле, что покупаем себе сладости, игры и дешевую косметику в магазинчиках на Пенни-Лейн и знаем, что «Стробери Филдз» — не райские поля, усеянные земляничными ягодами, а прозаический сиротский приют всего в нескольких минутах ходьбы отсюда.
Я показала Питеру церковь со стрельчатыми окнами работы Берн-Джонса, на которых восседают ангелы, показала отделанные мрамором уборные в нашей филармонии, дала постоять в роскошной синагоге — ее три сине-золотых купола, усеянных звездами, видны издалека-в ярком утреннем свете. Провела по улицам желтых кирпичных домов, показала город мертвых под англиканским собором — сотню катакомб из красного песчаника, с узкими проходами, по которым проносят гробы. Показала во дворе собора могилки детей бедняков, а потом привела к нашей Мекке, нашему ирландскому Иерусалиму — собору Христа, Царя Небесного — бетонному цилиндру, увенчанному острыми шпилями, с психоделическими витражами вокруг алтаря и бронзовыми Христами работы Артура Дули, проливающими стальную кровь на бетонный пол.
За обедом Питер сообщил мне, что в Европе есть один человек, которым он по-настоящему восхищается: сильная личность, все было при ней — и мозги, и сила воли, — все, что нужно, чтобы противостоять всей этой нынешней гнили. (Боже, нет! Я, кажется, догадываюсь, о ком это он — пожалуйста, только не это!)
— Мэгги Тэтчер, ваша Железная Леди, и Рон Рейган — из них получилась команда на славу! Я оба раза голосовал за Рона, а потом за Буша.
Дальше разговор переходит на Клинтона и дело Ленински.
— Кошмар какой-то, никакой морали у этого человека, бедная его жена, ужасно.
Далее, такими же рублеными фразами, не оставляющими места для диалога, он сообщает, что Мэгги и Рон «спасли свободный мир, уничтожили коммунизм и навели порядок в экономике — вот за что я их ценю». Ест быстро и, кажется, без всякого удовольствия — просто, раз деньги заплачены, надо есть.
— Ну что, — спрашивает он, отказавшись от кофе, — закончили?
— Да, я закончила.
— Да нет, я говорю об этой ерунде.
— Какой ерунде?
— Вы что, издеваетесь надо мной? Дурачком хотите выставить?
— Да о чем вы?
— О том шоу, что вы мне здесь устроили.
— Каком еще шоу?
— Ну, эта экскурсия по городу. Прекрасно понимаю зачем — хотите мне показать, что вы здесь дома, а мы чужие. Свалились вам как снег на голову и еще чего-то требуем, так?
— Вовсе нет.
— Имейте в виду, меня вы не одурачите. О фабрике я все знаю.
— Конечно, и мы знаем, что вы знаете. Сэм сам вам все рассказал.
— У нас на эту фабрику такие же права, как и у вас.
— Верно.
— И провести нас вам не удастся.
— Мы и не собираемся.
— Да? Тогда зачем же подали заявление у нас за спиной и ничего нам не сообщили?
— Какое заявление? — Я снова сажусь.
— Вы прекрасно знаете, о чем я.
— Честное слово, не знаю.
— Вы сказали, что еще ничего не предпринимали. Так вот, это ложь! Я все выяснил! Вы подали заявление еще много лет назад!
— Да о чем вы говорите, черт возьми?
— Наши юристы все раскопали. Теперь-то мне все стало ясно!
— Слушайте, я вообще не понимаю, о чем вы! Заявление какое-то… Что за чушь?
— Следите за своим языком.
— Да идите вы к черту!
— Я не обязан сидеть здесь и все это выслушивать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112