шедший всю ночь снег прекратился, и над дорогой сгустился туман, залеплявший стекла влажной изморозью и не позволявший разглядеть что-либо в радиусе больше пятидесяти метров. Настроение Алана поминутно ухудшалось: он проклинал погоду, бывших любовниц, встречные автомобили и собственную дурацкую прихоть полюбоваться елкой. Главные проклятия принял на себя желтенький автофургон, который вылетел из-за поворота на недозволенной для такой видимости скорости.
Исчерпав имевшийся у него запас ругательств и обнаружив, что он уже въехал в пригород Эшфорда, Алан остановил машину на обочине. Единственный способ избавиться от поселившегося в сердце червя сомнения — убедить себя, что все, сказанное Сильви, неправда. В конце концов, не у всех же жизнь состоит из одних разочарований. Сильви не повезло, вот она и хочет, чтобы другим тоже не везло. Но ее пожеланиям вовсе не обязательно сбываться. Ее бросил муж, но ведь не все мужья бросают своих жен. Некоторые терпят до смерти. И почему Дорис должна ему изменить — только потому, что так накаркала вещунья Сильви? Черта с два! С другой стороны… Можно допустить, что ему только кажется, будто отношение Дорис к нему настолько же искренне, насколько его отношение к ней? Можно. И кстати, его не было несколько дней, а чем она в это время занималась?
Решение пришло внезапно. Алан нажал на педаль газа и вскоре уже кружил по узким улочкам Эшфорда, с каждой минутой приближаясь к знакомой железной ограде. В доме Дорис царила мертвая тишина — во всяком случае, так казалось с улицы. Он нажал на кнопку звонка и стал ждать. Никто не отзывался слишком долго — Алан уже успел вообразить невесть что, когда наконец услышал шаги. Дорис — всклокоченная, сонная, в длинном свитере, надетом поверх футболки, — открыла дверь.
— Ты?! Почему так рано? Что-нибудь случилось?
— Ничего. Ровным счетом ничего. А ты еще спишь? — Алан с опозданием понял, что не следует врываться к женщине в дом ни свет ни заря, да еще без предупреждения.
— Я вчера сидела с рефератами до ночи… — Дорис зябко потерла одной голой ногой о другую, — ну, заходи же скорее, милый, мне холодно.
Больше она могла ничего не говорить. Заноза была извлечена, а саднящяя ранка полита живительным бальзамом. Алан закрыл за собой дверь и прижал к себе Дорис — такую мягенькую и теплую, особенно под свитером.
— У тебя руки ледяные… — пробормотала она. — Эй, может, ты все-таки разденешься? Иди в комнату, мне тяжело стоять спросонья…
Она высвободилась из его объятий и побрела обратно в спальню. Когда Алан вошел, она сидела на кровати, закутавшись до подбородка в одеяло. Спросила:
— Точно ничего не случилось?
Алан плюхнулся в кресло и потер лоб.
— Вчера случайно столкнулся с одним старым знакомым, который наговорил мне гадостей. Ничего особенного, случайная встреча, но настроение испортилось. А сегодня поехал обратно — скользко, туман… Чуть не столкнулся с каким-то придурком. Три часа напряжения, голова разболелась, не знаю даже, как добрался… И мне так захотелось тебя увидеть… Прости, что разбудил. Но я успел соскучиться…
Дорис улыбнулась и, высвободив руку из-под одеяла, кое-как пригладила волосы. Эта трогательная попытка прихорошиться настолько умилила Алана, что он быстро поднялся и поцеловал Дорис в макушку.
— Есть хочешь?
— Нет. — Он сел рядом с ней и глубоко вдохнул запах ее волос. Потом скользнул губами вниз по виску, по щеке…
— Знаешь, — слегка задыхаясь, произнесла Дорис, едва только он оторвался от ее губ после восхитительного долгого поцелуя, — ты просто идеальный мужчина. Другой бы на твоем месте после трех часов, проведенных за рулем, стал бы выпрашивать или горячий завтрак, или банку холодного пива, — она подняла руки, чтобы ему было удобнее стащить с нее футболку, — или заводить долгие рассказы о том, как паршиво его обслуживали в гостинице…
— Еще успеется, — пробормотал Алан, — воскресенье длинное. Впереди целый день. Мои рассказы еще успеют тебе надоесть.
— Главное, что это никогда не надоест, — шепотом ответила Дорис, ловкими пальчиками помогая ему расстегнуть пуговицы на рубашке, — мне так хорошо с тобой… Знаешь, милый, пока тебя не было, я постоянно с тобой разговаривала. Сказать, как я тебя называю? Мое сладкое сердечко!
Если бы кто-нибудь из знакомых Алана сообщил ему, что получил от подружки подобное прозвище, Алан, всегда считавший себя желчным интеллектуалом, презирающим слезливые дамские сантименты, захлебнулся бы собственным сарказмом. Но сейчас он почему-то был просто счастлив.
В слабом утреннем свете тело Дорис отливало перламутром. Она прочирикала нечто нечленораздельное о своем нежелании простужаться, и Алан накинул на них обоих одеяло. Вчерашние события, сегодняшняя безумная поездка, недавние передуманные мысли казались расплывчатыми и не вполне реальными — как связный, но уже полузабытый сон.
В рождественский вечер Дорис, надевшая темно-зеленое бархатное платье и украсившая себя многослойным макияжем, выглядела так роскошно, словно собиралась на королевский прием. Окинув взглядом ее, наряженную елку и накрытый стол, Алан спросил:
— И это все ради меня одного?
Дорис радостно захихикала и чмокнула его в щеку, после чего немедленно принялась стирать с нее помаду.
— Да уж, милый, может, и стоило пригласить еще неразлучную парочку твоих аспирантов. Они так прожорливы — ты никогда не замечал, сколько пирожков с мясом и с яблоками они съедают в течение дня? Не меньше десятка каждый. А то нам вдвоем этот ужин не осилить.
— Нет уж, милая, обойдемся без них. — Алан привлек Дорис к себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86