Другие разглядывали ее с жадным интересом, как экранную диву.
С отцом Катя давно помирилась и даже бывала у него в гостях с Колесниковым. После смерти мужа полгода она прожила у отца в Смоленске. Отец втайне надеялся, что она останется у него, хотя и с испугом наблюдал Катино растительное существование. Она днями лежала на диване, читала, иногда выходила побродить по городу. О журналистике даже думать было противно. Она так и решила: сдаст квартиру, переберется к отцу, а потом, может быть, попросится к сестрам в один только что открывшийся монастырь или будет работать в приюте для больных детей.
Она сообщила о своем решении только Наталье. Наташа слушала с сочувствием рассказы о монастыре, где Катя не раз бывала, помогала монашкам по хозяйству, даже в поле работала.
— Среди них есть совсем молоденькие девчонки, представляешь? Такие красивые, умные. Раньше бы я возмущалась и недоумевала: зачем они губят свою жизнь, как попали сюда? Но теперь понимаю. Некоторых людей, особенно женщин, тяжелые несчастья отвращают от жизни и переносят в другое измерение. Для этих девочек и для меня монастырь и станет этим другим измерением.
И все же Наталья не могла представить себе Катю монашкой.
Тяжелый шок, временная атрофия воли и чувств обязательно пройдут. Катин сильный характер и жизнелюбивая натура победят, хотя, конечно, она станет другой и жить будет иначе. Но пока Наташины надежды не оправдывались. Вот уже Катя вернулась с твердым намерением собрать вещи, завершить свои дела в Москве и проститься.
— Что, Катерина уходит в монастырь? Да в жизни не поверю, — захохотала Галя-беленькая, театрально откинув свою пышноволосую голову. — Скорее я надену рясу и клобук.
Посмеивался над таким поворотом судьбы и Николай.
Никто из знакомых не верил в это превращение. Только Наташа начинала смиряться и понемногу помогала Кате готовиться к отъезду.
Но вот однажды вечером, когда Катя увлеченно паковала чемоданы и коробки, раздался требовательный звонок в дверь. Катя вздрогнула — давно никто не заходил к ней, молчал телефон. Кто это может быть? Она решительно отвергла несколько робких попыток Евдокимова встретиться. Попытки» были не слишком настойчивыми. Она не видела его уже год и боялась увидеть.
— Кто там? — осторожно спросила она.
Слышимость в их пятиэтажках-хрущобах была великолепная, и тут же за дверью раздался веселый голос:
— Открывай, Катюша, это я — Таня.
— Ой, Татьяна Васильевна! — Катя даже обрадовалась человеку из старого мира, который она собиралась покинуть. Татьяне Васильевне давно перевалило за пятьдесят, но никто не называл ее иначе как Таней. Таню знали во всех редакциях и студиях, и она знала всех. Полная, но очень подвижная, с круглым, румяным лицом доброй нянюшки, она жила в непрестанных хлопотах за близких, кого-то устраивала, за кого-то просила, помогала очередному протеже. Колесников Таню очень любил и говорил, что ей надо было родиться где-нибудь в сельском приходе матушкой-попадьей, опекающей свою паству, потому что Танина миссия на земле была, несомненно, в том, чтобы жить для других. Катя раньше относилась к ней со снисходительной иронией.
Она открыла дверь и тут же утонула, как в перине, в мягких объятиях Тани, на ее пышной груди.
— Звоню-звоню тебе чуть ли не ежедневно, — бормотала Таня сквозь слезы.
Они поплакали вдвоем. Катя рассказала о своем отъезде, о том, что собирается пока пожить в монастыре с сестрами, а потом видно будет. Таня даже заклокотала, как чайник на плите, услышав такое:
— Да я бы сама, дорогуша, удалилась за монастырские стены, подальше от мира, в тишину и негу. Ничего нет проще. А ты поживи-ка с людьми, попробуй им помочь, пожалей их — это послушание потруднее монастырского.
Оказывается, Таня приготовила для нее такое непростое послушание — работу в отделе писем на радио. Сама Таня уже тридцать лет возглавляла отдел социальных проблем, в котором чувствовала себя как рыба в просторном, удобном водоеме. В определенный час и день недели пол-России спешили включить радиоприемники, чтобы не пропустить ее передачу. Таня утешала обиженных и страждущих, разоблачала притеснителей. Ее грудной мягкий голос проникал прямо в душу.
— Ты прочтешь два-три десятка писем в день о том, как живут люди, как страдают и мучаются, и твои собственные беды покажутся тебе мизерными, — обещала Таня. — Я тут задумала новую передачу «Помоги себе сам». Сама посуди — кто нам поможет, как не мы сами, друзья, соседи. Ни государству, ни властям, ни начальникам мы не нужны. Хочешь работать вместе со мной? Ты баба вострая, языкастая, я помню твои передачи.
Катя была удивлена. Почему именно ее выбрала Таня? Они никогда не были особенно дружны и близки. Катя принадлежала еще недавно к совсем другой социальной группе журналистов — молодых, современных, высокомерных и хватких, гоняющихся за сенсациями, видными политиками и деятелями искусств. Что ей до «униженных и оскорбленных», нищих пенсионеров, безработных и прочих страдальцев?
Они проговорили с Таней почти до полуночи. На прощанье снова тепло обнялись и расцеловались. Катя обещала подумать. В ней вдруг проснулось прежнее увлечение работой, азарт, который она испытывала, принимаясь за новую тему.
Конечно, народ писал со всех уголков страны не ей, а «на радио», в отчаянии надеясь найти справедливость и защиту. Но Кате казалось, что письма адресованы лично ей. Старушку из Калужской области выгнали из дому собственная дочь с зятем. Пенсионеры из Мурманска жили в неотапливаемом бараке с дырявой крышей. Матери-одиночке из далекой северной деревни нечем было кормить троих детей, потому что в совхозе уже полгода не выдавали зарплату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73