Но в Кате все еще бушевала радость, она соскучилась по общению с ним, хотелось многое ему рассказать. Она снова настойчиво обвила руками его шею и крепко прижалась к нему. И он сдался. Она почувствовала на спине его горячие ладони. Он бережно обнял ее и несколько раз осторожно поцеловал в щеку, в ухо, в шею. Катя ликовала, сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди. Так и не разжав рук, они медленно поднялись в гору.
— А в этом доме, представьте себе, Катя, живут люди, — вдруг сказал Колесников, кивая на развалины.
— Не может быть! — Катя была слегка задета, что в такую минуту он думает о чем-то постороннем.
Они обошли дом с другой стороны и убедились, что он обитаем: возле низенькой двери стояла детская коляска, из раскрытого окна доносились голоса и запахи кухни.
— Здесь нет ни воды, ни отопления, одни сырые стены. И таких домов в городе сотни! — говорил Колесников. — И никто из вас не заинтересовался этой проблемой, страданиями несчастных обитателей трущоб.
— Что толку! Все равно никто из нас не может им помочь, потому что такой материал нигде не напечатают. У нас все — о'кей! Нет и не может быть несчастных, бездомных.
Катя поспешила увести его подальше от злополучных домов. Колесников слишком общественный человек, он постоянно готов к работе и зорким глазом подмечает всякие неурядицы, неустроенность. А должен принадлежать только ей, по крайней мере в эти минуты.
— Вы считаете себя старым. Но почему же все женщины „вокруг — от девиц до зрелых матрон — без ума от вас? — В ее словах невольно прозвучал ревнивый упрек.
— Без ума — это не совсем точно сказано, — грустно улыбнулся Колесников. — Я сочувствую женщинам, жалею их, очень уж тяжело им живется. Большая часть наших тягот — на их плечах. Потому они ко мне и тянутся. Порой женщинам больше нужны дружба, понимание, забота, чем самая пылкая страсть.
Есть такая пословица: сладким будешь — расклюют, горьким будешь — расплюют. Вот вы сладкий, Сергей Петрович, и вас люди просто растаскивают по кускам, — не унималась ревнивая Катя, вспомнив, скольких женщин только на факультете он дарит своей дружбой. А ведь у него еще и другая жизнь — на телевидении, в газете. — А я хочу позаботиться о вас. Хочу, чтобы вечером вы возвращались в уютный дом, где вас ждут вкусный ужин, отдых, покой.
— Это заманчиво! — рассмеялся Колесников. — Чего-чего, а покоя у меня давно не было. Уж не делаете ли вы мне предложение, Катя?
— Нет! — замотала головой Катя. — Это вы мне сделаете предложение, а я буду думать, взвалить ли на свои слабые плечи такую обузу. Пожалуй, взвалю, чтобы вы и меня пожалели.
Катя возвращалась в школу уже в сумерках. Она так глубоко ушла в свои мысли, что не заметила, как перед ней, словно из-под земли, выросла Зоя.
— Ой, Зойка, как ты меня напугала! Нельзя же так сваливаться на голову.
— Я тут брожу весь вечер, ниоткуда не свалилась, — обиделась Зоя. — А вот ты бредешь как сомнамбула, улыбаешься на ходу. Ты не знаешь, где Сергей Петрович?
— Это ты у меня спрашиваешь? — простодушно распахнула глаза Катя.
Ее выручила дежурная. Дежурных шеф предупредил, что уезжает на весь день куда-то в совхоз и вернется к полуночи. Бедную Зою едва уговорили поужинать без Колесникова. Не умирать же с голоду, с ехидным сочувствием увещевали ее девицы. Катя сразу же поднялась к себе и просидела до поздней ночи у окна. Подъехала машина, Колесников вернулся с друзьями. Весело защебетала Зоя. Внизу загремели чашки. Наступил час любимого всеми полуночного чаепития с разговорами.
Как ни уговаривал ее Филя, Катя наотрез отказалась присоединиться к ним. Сослалась на усталость, предстоящий трудный день. Но утром за завтраком Колесников объявил, что попросил автобус, чтобы все желающие могли поехать с ним в совхоз, где, как первая ласточка, появилась новая форма хозяйствования — аренда. Наше крестьянство так долго было лишено самостоятельности, что даже эта скромная поблажка кажется революцией. Это только начало, скоро и у нас будут свои фермеры.
Колесников говорил с увлечением, все слушали, не спуская с него глаз. Только Катя смотрела в тарелку. Она одна не выразила ни малейшего желания любоваться революционными преобразованиями в деревне.
— Вы с нами не едете? — удивился Колесников. Кате почудилось легкое разочарование в его голосе.
— Нет, я сама фермерша с ранних лет, сыта этими проблемами по горло. А в деревне не может быть никаких революций, — мрачно заключила Катя.
В глазах Колесникова заплясали веселые искры — это почему же она не верит в добрые перемены? Все покосились на Катю испуганно — вечно она противоречит шефу. И только Зоя предположила:
— Наверное, у Кати в монастыре завелась какая-то привязанность: она проводит там дни и часть ночи. Вчера вернулась после девяти…
— Да, молодой монашек, Зоенька. Я хочу его соблазнить и вернуть в мир, не могу допустить, чтобы его молодость пропала в постах и молитвах, — подтвердила Катя без тени улыбки.
Ей вдруг мучительно захотелось домой. Она так устала за этот год. Кате уже грезилось, как она дней через десять вернется в свои хоромы с кружевными наличниками, тут же влезет в старый мамин халат и побредет с корзиной в овраг за крапивой для поросят и клевером для кроликов. Весь вечер просидит на берегу, разговаривая с соседской козой Машкой. Потом поедет с Наташей и Петькой в Лаптеве Все, что она ненавидела раньше, теперь было дорого до слез.
Катя вновь заспорила с Колесниковым. Почему это он полагает, что деревня полностью «околхозилась» и в ней якобы начисто отсутствует частный сектор — кусочек свободы? А миллионы крестьянских подворий с коровами, овцами, свиньями?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73