— А с чего ты взяла, что меня кто-то или что-то останавливал?Зинаида пожала плечами:— Ну, так ты же сама сказала. Он — на чердаке. Ты — у себя в комнате. Или я что-то не так поняла?Маша вздохнула:— Все так. Просто вчера… не знаю. Настроения не было. Или страшно. А потом вы… Ты меня понимаешь?— Еще как понимаю. Еще как. .А кто тебя в этом поймет лучше меня?— Ну, вот. Вчера я непонятно чего испугалась, а сегодня утром все страхи рассеялись, — продолжала Маша.— Вот именно — страхи! У меня знаешь какие страхи? Какое-то предчувствие нехорошее, Машенька! — подхватила Зинаида.— Бабушка, ты опять со своими предчувствиями! — отмахнулась Маша.Зинаида вскинулась:— Да! Опять! И между прочим, мои предчувствия меня не обманывали никогда!— Ой. Опять ты за старое, бабушка. Зинаида заглянула ей в глаза:— Машенька, девочка моя. Если ты испугалась чего-то, если тебя что-то хоть вот на капельку насторожило и остановило — это знак. Значит, не стоит торопиться. Я же тебя знаю, внучка. Супружество — это очень важный шаг. Ты у меня девочка серьезная, не легкомысленная, я знаю. И все принимаешь близко к сердцу…— Бабушка, давай с тобой об этом потом поговорим? Завтра?— А если завтра будет поздно? — взмолилась Зинаида. — Так сердце болит, что плакать хочется!Маша успокаивающим тоном спросила:— Я побегу? Бабушка, вот увидишь, все твои страхи, подозрения и опасения будут напрасными!— Не надо, внучка. Пожалуйста! Дай Бог, чтобы я ошибалась… — попросила Зинаида.— Не беспокойся! Лешка меня любит, у нас все замечательно…— Ладно. Сдаюсь. Иди. Но… — Зинаида замялась. — Последний вопрос. Я понимаю, что он звучит несовременно, не так, как в нашей юности. Но! Машенька, мне кажется, в ЗАГСе недаром дают три месяца — на то, чтобы все взвесить, решить…— В ЗАГСе дают такой срок, потому что там большая очередь, — возразила Маша.— Неправда, Маша, неправда. Всегда предлагалось, и раньше, и теперь, жениху с невестой хорошенько подумать, с родными посоветоваться — прежде чем нырять в брак, как в омут с головой.— Бабушка, извини. Ты-то точно не ныряла в омут, — вздохнула Маша.— Не надо сейчас, Маша, про меня. Не надо! Мы сейчас про тебя говорим. Неужели, внучка, сейчас настолько уже утрачена девичья честь. Женская гордость. Невинность невесты. А? — пытливо смотрела на нее Зинаида.Маша всплеснула руками:— Бабушка, да что ты такое говоришь! Конечно, все это важно. Но я-то совершенно точно знаю, что Алеша есть и будет моим единственным мужчиной в жизни. Это самое важное. Ведь так?— Так-то оно так… — Зинаида покачала головой.— Бабушка, ты прости, пожалуйста… Но я и так уже опаздываю. Я побегу, а потом мы с тобой договорим обязательно. И про женскую гордость, и как с ними, с моряками, вести себя нужно… — И Маша легко рассмеялась.— Маша, нельзя же смеяться над принципами! Маша поцеловала ее в обе щеки:— Бабушка, я не смеюсь, я говорю, что мне Алеша дороже всех моих принципов! Он для меня дороже принципов, дороже всего на свете, и я готова ему отдать все, включая эту несчастную девичью гордость! Понятно?Зинаида проводила взглядом уходящую внучку и неодобрительно покачала головой:— Маша, что ты такое говоришь?.. Стыд-то какой… * * * Следователь, после похода на маяк и разговора с Андреем, вернулся в свой кабинет с находкой — рюкзаком, предположительно принадлежавшим профессору Сомову.Буряк достал из полиэтиленового пакета рюкзак, расстелил на столе чистый лист бумаги и положил находку на стол. Он заперся изнутри и зажег лампу. Затем принялся внимательно исследовать вещдок — полуистлевший, ветхий рюкзак, со стершимися старыми надписями, наклейками. Достав из сейфа толстую папку с архивными документами, начал листать ее, ища фотографию.Наконец он нашел то, что искал, вынул фотографию из дела и положил ее рядом с рюкзаком. Следователь долго глядел в лупу на изображение одного человека на снимке — мужчины лет пятидесяти, с бородой, на его плече был рюкзак. Детали рюкзака на черно-белом снимке и на столе у следователя совпадали. Следователь еще раз сравнил снимок и находку. На его лице заиграла довольная улыбка. Он аккуратно сложил рюкзак в мешок и спрятал вместе с папкой в сейф.— Победа! Почти победа, — сказал он сам себе. * * * Смотритель лежал на полу неподвижно, затем снова начал дергаться.Послышался звук отодвигаемой задвижки окна, и в окошечке появилось лицо охранника:— Родь, ты чего бузишь?Ответа не последовало: смотритель извивался на полу.— Э, Родь! Ты где? Я тебя не вижу! — Охранник открыл дверь и заглянул в камеру. Увидев смотрителя, валяющегося на полу в неестественной позе, охранник подбежал к нему. Сначала осторожно, издалека, затем — наклоняясь все ниже, охранник позвал:— Э, ты чего? Сала объелся? Ты что, прикидываешься?Смотритель вновь начал биться в судорогах и корчиться.— Ну вот, еще не хватало, чтоб ты помер тут, в мою смену!Он перевернул смотрителя лицом к себе и увидел, что зрачки у него закатились. Охраннику стало страшно:— Э, э, перестань! Хватит! Не умирай, дурачина! Подпрыгнув, он побежал к двери, потом снова вернулся, проверяя, как себя чувствует смотритель, затем бросился бежать, не зная, что ему делать. Выбежав в коридор, он громко закричал:— Эй, кто-нибудь! На помощь!Никто не ответил, и он, захлопнув дверь камеры, бросился по коридору:— Боже мой, что же с ним приключиться могло! Вот досада-то, а?Через несколько минут в камере смотрителя уже был врач. Он начал проверять пульс, посмотрел зрачки:— Ничего не понимаю…Врач обернулся в сторону охранника:— Как это произошло? Что здесь было?— Да не знаю я… Я шум услышал какой-то подозрительный… заглянул… а он — тут… лежит, корчится… — забормотал охранник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111