На столе стояла оставшаяся от его завтрака чашка холодного травяного чая. Я последовала за ним и повторила свои слова. Захотела, как верная гейша, растереть ему плечи. Но в висящем напротив зеркале в чеканной жестяной раме заметила, какая я высокая. Слишком высокая. И ссутулилась, стала маленькой. Готова была на все, что угодно. Поцеловала Гато в макушку, как любящая мать. Что-то во мне сопротивлялось тому, что я делала. Я хотела остаться наедине с гитарой.– Так ничего не изменилось? – переспросила я.– Изменилось все, – прошептал Гато, не глядя на меня. И сбросил мою руку так, словно я была заразной.Я осталась с разинутым ртом, как моя мать, когда видела в магазине бирку с ценой, казавшейся ей слишком крутой.– Шутишь?– Какие там шутки. – Гато встал и опять зашагал от меня. Я снова поспешила за ним.– Изменилось только одно, Гато, – это деньги. Все прочее осталось, как прежде.– Вот именно.– Что ты хочешь сказать?– Разве ты не слышала, что о тебе говорят? – Гато оперся руками о стоявший между нами стол. Его глаза стали злыми.– Кто?– В движении. Люди из нашего движения.– Что? – Адреналин выплеснулся изнутри, словно под грузом того, что сказал мне Гато. Мои братья обсуждают меня за моей спиной!– Знаешь, они правы: ты погналась за деньгами. Позабыла о своих корнях.– Что за чушь! Какой абсурд!– Об этом говорилось на «Красной зоне» и в других передачах нашего радио. Ты больше не слушаешь его. Слишком занята: крутишь настройку, надеешься, что твои песни исполнит какая-нибудь из сорока топ-станций.– Глупости! Я не слушаю радио, потому что много работаю. Как можно такое говорить обо мне? Какие у них доказательства?– Ты пишешь песни на английском, – покачал головой Гато.– И что из того? И английский, и испанский – европейские языки. Английский – мой первый родной.Гато презрительно рассмеялся: – Раньше ты божилась, что никогда не станешь записываться на английском.– Но ты сам сказал, что это законный компромисс. Необходимая жертва, чтобы донести наши послания до как можно большего числа людей. Ты сам так говорил. Английский – всемирный язык. Он распространен по всему свету.– Это было до того.– До чего?– До всего.– Все – это что?– Ты разочаровала La Raza. Говорят, ты блещешь своим пупком по всему MTV. Стала ничуть не лучше Кристины Агилеры.– Что?! – Ярость охватила меня. – Ты же прекрасно понимаешь, я нисколько не похожа на нее.– Неужели? А ты не слышала, Эмбер, что ремикс «Брата-полицейского» крутят в «Джек-ин-зе-бокс»? «Джек-ин-зе-басс» – сеть закусочных, торгующих гамбургерами. Рассчитана на обслуживание в автомобиле

– Эмбер?– Сохрани это имя. Оно тебе больше подходит.– Я Квикэтл. И не могу контролировать, как распоряжаются моими видеоклипами. Это рынок.– Люди говорят, что ты предала наш народ. Как Шакира. С этим невозможно жить.– Ушам своим не верю. Неужели и ты так думаешь обо мне?! – Я ударила себя в грудь кулаком, как горилла. – Ты же знаешь меня!– Говорят, ты прикарманила все на ярлык «латинской принцессы».– Ты же понимаешь, что это неправда. Журналистские сплетни – они сами не знают, что пишут.– Ну, так просвети их.– А я разве не пытаюсь?– Что-то не похоже.– Я говорю им то, что есть. Но не могу отвечать за то, что пишет обо мне каждый идиот.Гато снова вышел из комнаты – на этот раз в нашу спальню. Я слышала, как он перебирает вещи. Гато появился с тремя вещмешками.– Гато, ради Бога, что все это значит?– Переезжаю к другу. – Он держал в руке знакомый самодельный конверт с красивыми засушенными цветами, впечатанными в толстую бумагу.– К кому?– К другу. – У Гато был виноватый вид. Он поспешно сунул конверт в задний карман джинсов. Так вот в чем дело!– К подруге?Он промолчал. А я вспомнила молодую фанатку с волосами до задницы, которая всегда пыталась первой принести Гато воду на danzas. Мы вместе смеялись над ее обожанием, над тем, как она все представление стояла у края сцены. Как посылала ему подарки и любовные письма, вкладывая их в толстые, пахнущие дождем, самодельные серые конверты. Я не помнила ее имени. И знать не хотела. Она обожала Гато. Она сама не музыкант. И теперь ему, конечно, хочется быть с ней.– Можно вырвать человека из Мексики, но нельзя вырвать Мексику из человека, – сказала я.– Что ты имеешь в виду?– Гато, неужели твое эго настолько хрупкое, что ты бежишь к боготворящей тебя девчонке, потому что я больше не такая? Не мог представить себе, что я стану первой?– Речь не о том.– Именно о том.Я неимоверно устала. Боль показалась такой сильной, что я утонула в ней. Боль поразит позже, а пока наступило молчание.– Речь о том, что ты отвернулась от движения, – начал Гато.– Уходи, – бросила я. – Если считаешь, что я такая же продажная, как Кристина-нате-вам-мои-титьки-Агилера, тогда уходи. Если не видишь, что я пытаюсь сделать. Господи, я думала, ты любишь меня. Думала, понимаешь. Ничего подобного. Выметайся. Ты мне не нужен.– Отлично.– У тебя это тоже впереди, – заметила я, когда он открывал дверь.– Что? – не понял Гато.– Запись.– Только впереди. И поверь мне, я не собираюсь писать коммерческую музыку.– Мои записи едва ли можно назвать коммерческими.– И поэтому они стали номером один? Никто не добивается первого места, если творит искусство. Ты это знаешь. Прекрасно понимаешь.– Что за ахинея? Я ничуть не изменилась.– Со стороны виднее, – заявил Гато, считая, что вправе говорить от имени всего латиноамериканского рока.– Значит, у вас у всех невероятный комплекс неполноценности. Предпочитаете превозносить любую серость, неспособную сыграть и до-ре-ми-фа-соль, чем кого-нибудь из своих, кто действительно чего-то добился. Тем более женщину!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110