Он освободил волосы от резинок, и они рассыпались до ног. Тряхнул головой, закинул волосы назад и подпрыгнул. Гато – индейский принц – смуглый, могучий и гордый. Сегодня он демонстрировал слайды, а я управляла проектором из глубины помещения. Все было великолепно – эти снимки мы взяли в прошлом году в Чиапасе: черно-белые изображения мексиканских борцов за свободу, красивые лица моего народа. Еще мы включили в демонстрацию фотографии лос-анджелесской забастовки и нарочно все перемешали. Зрители должны понять, что мы хотим сказать. Лос-Анджелес не Америка. Лос-Анджелес – Мексика. Пора, мои братья и сестры, раз и навсегда объявить угнетателям к сочииайотл. Мы жили здесь десять тысяч лет до того, как сюда пришли европейцы. Испанцы для нас такие же иностранцы, как англичане. Ребята в толпе ревели. Они доперли. Они поняли. Всякий раз понимают, когда глядят на себя в зеркало.Мои родители не понимают, а многие другие – понимают.Мой оркестрик «Эмбер» выступал вторым номером. Гато впервые дал мне дорогу. Не знаю, что у него в голове. Гато не ответил, когда я спросила, как ему мое выступление. Как не ответил, когда позвонил менеджер клуба «Ацтек» после получения наших демонстрационных кассет (мы хотели, чтобы они пришли одновременно) и заявил, что моя значительно сильнее. Чуть-чуть сильнее, передала я Гато, чтобы смягчить удар. Гато обнял меня, сказал, что гордится мной, но я не взялась бы определить, искренне ли это. Он до сих пор борется с демонами, которые нападают на взрослеющего мужчину в Мексике. Не стоило возникать – ведь он не меньше феминист, чем я сама. Слышали, в Мексике анахуаков университеты возникли за тысячи лет до европейских? Это чистая правда. Испанцы почерпнули из культуры махистов; Гато об этом знает, но его родители принадлежат к элите Мехико-Сити, сам он вырос на ранчо с лошадьми, а у его отца большие черные усы. От того, с чем взрослел, трудно освободиться. Мне кажется, он избавился от предрассудков, но иногда меня одолевают сомнения.В нашей семье, сколько бы ни твердили о приоритете полов, верховодит мать – множество раз она говорила мне: «Ты же знаешь, каковы они, мужчины» или «Ты же знаешь, каковы мы, женщины». И тихой сапой с самого начала руководит мужем. На людях позволяет выговориться, а наедине указывает, что сказать. Родители никогда в этом не признаются, ноя знаю, что это так. Мама до сих пор держит себя именно так. А отцу это нравится.Воскресенье. Я приехала их навестить – родители расположились перед телевизором (или теликом, как называет его мать), устроившись на странном сиденье, со столиком между двумя подушками. Мать устала от футбольного матча и нежнейшим голосом предложила отцу:– Дорогой, не хочешь переключить канал?Обычно он соглашался или передавал ей пульт дистанционного управления. Понимал, что подобный вопрос супруги – это приказ. Но на этот раз отец был немного расстроен (или, как говорила мать, «куксился»), потому что с утра собирался поехать на своем горном велосипеде, но его обязали смотреть футбол: с точки зрения матери, это занятие считалось мужским. За завтраком она спросила отца о его планах.– Хочу покататься на велосипеде. Мать одарила его ласковым взглядом:– Но сегодня же трансляция футбола. Ты любишь его. – Отец, не в силах перечить, пожал плечами. – Я приготовлю копчушки. Хочешь пива? Ты ведь любишь смотреть футбольные матчи.Он быстро уступил: устроился на их хитроумном сиденье и со вздохом врубил телик. День стоял прелестный, и мне было жаль отца. Видимо, чтобы насолить жене, он ответил «нет». Впервые, насколько я помню. Сказал негромко, но все-таки сказал. Мать не сразу нашлась и повела себя так, как, по ее мнению, требовала ситуация: злобно сверкнув на мужа глазами, выхватила у него из рук пульт управления.– Да кто тебя спрашивает? – Она улыбнулась, словно намеревалась пошутить. Но это была не шутка. Я-то понимала. И она понимала. И самое главное – понимал отец.Мать переключила ящик на местную кабельную сеть, где телемагазин предлагал отвратительнейшие украшения, и ее лицо прояснилось.– Ух, дорогой, взгляни – танзанит. Нам нравится танзанит.Отец не шевельнулся, ничего не сказал, только негромко заворчал. Тогда мать повернулась ко мне:– Правда, красиво? – Я ответила «нет», но она не обратила на это внимания. – Очень красиво. Танзанит подходит к любому платью. Дорогой, не хочешь купить мне такой? – Отец подал ей телефон. Она сделала заказ по его кредитной карточке. И улыбнулась мне: – Таковы уж мы, девочки, – любим покупать.– Не знаю, каковы мы, девочки, – ответила я. – Но я покупать не люблю.Мать пропустила мои слова мимо ушей.И отец тоже.Что ж, так даже легче.Ребята из моего оркестра уже на месте: устанавливают ударные, усилители и микрофоны на темной сцене. Я нервничаю. Ди-джеи крутят мою музыку на некоторых станциях в Сан-Диего и Тихуане, и ребята из движения покупают мои компакты, которые мы сами записываем. На прошлой неделе я получила открытку от своей фанатки из Мак-Аллена, штат Техас, она написала, что слышала мои мелодии на радиостанции Ренозы, штат Нью-Мексико. Вот куда докатилось! Моя известность растет, и я не знаю, что с этим делать. Многие ребята из движения знают мое имя. В прошлом году в это время я была счастлива, если на мое выступление приходило четырнадцать подростков. А сегодня не хватает места всем желающим. Это о чем-то говорит. Люди изголодались. Не представляете, как я рада, когда вижу внизу море смуглых лиц, в основном девичьих. Женщины. Эта тема возникает каждый раз, когда какой-нибудь carbon Козел (исп.)

интересуется, не живу ли я со своими поклонницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110