Если тебе хочется выглядеть привлекательной в глазах мистера Грея, а мне кажется, что так оно и есть, то не стоит распускать нюни, поверь мне.
– Папа… прекрати. – Элли отпустила мою руку и отступила на шаг.
Я готов был возненавидеть самого себе за ту муку, которую причиняю ей. Но отчего-то разъярился еще сильнее.
– Так хлопотать над ленчем – только потому, что он должен был приехать к нам! И все время строить ему глазки. Думаешь, я ничего не вижу? Эти застенчивые взгляды в его сторону. Ты выглядишь полной дурочкой, Элли. Мне больно видеть тебя такой – ведь ты его совершенно не интересуешь. Посмотри, с какой радостью он умчался отсюда. «Папа сюда», «папа туда», да его тошнит от этого. Даже я сам устал от твоей заботливости, оставь меня в покое и похнычь в другом месте..
Элли залилась краской. И когда она наконец заговорила, ее голос дрожал, настолько она рассердилась:
– Ты сейчас наговорил столько несправедливых вещей. Это ужасно, что ты говоришь! Как ты смеешь? Я помню, как ты стенал и вздыхал, не обращая ни на кого внимания, отдавшись воспоминаниям о Ребекке – только о Ребекке. Ты не думал ни о ком другом, разбил сердце мамы и заставил меня страдать из-за этого. Я веду себя как дурочка? А ты не вел себя как дурак все эти годы?.. Что ж, иди, если хочешь. Мне все равно. Она никогда не хотела видеть тебя там, на берегу. И не захочет видеть и сейчас. Может быть, ты наконец поймешь это, глупый старик?..
Она резко отвернулась, сдерживая рыдания и закрыв лицо ладонями. Элли вся дрожала. На какое-то время воцарилась тишина. Моя бедная любимая девочка рыдала. И это я довел ее до такого состояния – старый осел! Слезы навернулись мне на глаза, но я справился с ними. И, упрямо сжав губы и тяжело опираясь на палку, двинулся прочь.
9
Мне бы хотелось написать, что в последнюю секунду я одумался, вернулся к Элли, попросил прощения и успокоил ее, но, увы, я не сделал ни того, ни другого. Я продолжал упрямо идти вперед. Я впал в раж и не мог справиться с собой. Сердце в груди билось, как птица в клетке, и каждый вздох давался все с большим трудом. Сейчас мне даже трудно описать, как все это выглядело. Какой-то приступ слепого безумия. Обвинения, брошенные дочерью, все еще продолжали звучать в моих ушах. Они привели меня в еще большее смятение, как ядра, сокрушив все возведенные мною бастионы.
«Неправда! Неправда!» – твердил я самому себе, но одна башня рушилась следом за другой.
До чего же ты был глуп, полковник Джулиан! Моя бедная жена, повернув ко мне бледное изможденное лицо, закрыла глаза в ответ на мою мольбу о прощении и сказала: «Пожалуйста, замолчи, Артур. Я умираю, и меня это больше не волнует…» Мне хотелось сделать что-нибудь, чтобы заглушить этот голос в памяти. Я не хотел слышать его. Никогда Элизабет не позволяла себе ни взглядом, ни жестом выразить упрек, даже когда сердилась.
– Убирайся! – прикрикнул я на Баркера, путавшегося под ногами и мешавшего идти. Я уже не понимал, где нахожусь, пот заливал глаза. И вдруг я увидел, что цветы передо мной задвигались.
Я замер, провел ладонью по влажному лицу и понял: это не цветы, а вспорхнувшие бабочки, но откуда им было взяться в такую пору? Пройдя еще несколько шагов, я вынужден был снова остановиться из-за того, что у меня закружилась голова. Тропинка, что вела вдоль берега, не успела зарасти, я различал ее, но я шел не по ней, а прямо по траве.
Впереди уже виднелся песчаный пляж и две скалы, торчащие из воды. В детстве мы с Максимом окрестили их Сциллой и Харибдой.
Море было неспокойным. Волны с шумом бились о скалы, это начался прилив. Я не видел Грея, о существовании которого совершенно забыл в эту минуту. Моему взору открылась небольшая бухта, где мы обычно причаливали наш ялик. А потом и Ребекка оставляла именно здесь свою яхту. В последние месяцы своей жизни она проводила здесь большую часть времени. Иногда ненадолго выезжала в Лондон, но после возвращения снова шла сюда, а не в Мэндерли. Какие бы оскорбительные слухи ни ходили об этом домике, я верил, что только здесь она чувствовала себя спокойной: это было ее убежище.
Сердце в груди дрогнуло, когда я посмотрел на небольшой коттедж. Из груди вырвался невнятный стон, заставивший Баркера снова подбежать ко мне. Земля вдруг начала крениться, а море вздыбилось вверх. Все передо мной расплывалось. Когда становилось влажно и сыро, из трубы домика поднимался дымок, а в темноте издалека я видел, горит ли огонь в окнах. Мне нравилось, стоя на другой стороне залива, смотреть: там ли она. И всю зиму Ребекка прожила здесь. Каждую ночь свет вспыхивал в ее окнах.
Я часто задавался вопросом: почему она предпочитает оставаться там на ночь, хотя до особняка рукой подать? Всего двадцать минут быстрой ходьбы. И там ее ждала армия слуг, в комнатах стояли мягкие кресла и диваны, там готовили изысканную еду, к ее услугам были теплые душистые ванны и шелковые простыни. Особняк вызывал всеобщее восхищение своим продуманным убранством, везде в вазах стояли цветы, каждая декоративная вещица подчеркивала общую атмосферу уюта и красоты.
Пять лет Ребекка потратила на то, чтобы довести дом до совершенства, и теперь Мэндерли представлял собой хорошо налаженный часовой механизм, не дававший сбоев. Она рассылала приглашения на балы-маскарады, отмечала, когда и кого надо встретить на станции, продумывала меню, чтобы блюда не повторялись, чтобы угощение всегда удивляло гостей, даже если они приезжали всего два раза в год, еда всякий раз была новой и неожиданной, даже кольца для салфеток менялись в зависимости от предстоящего угощения, каждая комната убиралась на свой лад, не говоря про ухоженный сад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153