Ему не только не освободили рук, но еще и притянули связанные запястья кожаной петлей к шее. Так что попытка расслабить руки кончалась удушьем.
Однако киммерийца недаром закаляли многочисленные войны и путешествия. Он все-таки сумел урвать чуточку неглубокого сна. И вот теперь, судя по свету, проникавшему в крохотное окошечко с толстым железным прутом посередине, день клонился к вечеру. Конан проснулся, и вместе с пробуждением пришла боль. Побои, полученные ночью, не прошли для него даром. А уж сидеть, все время прижимая спиной скрученные руки, и вовсе было форменной пыткой. В иных местах Конан совсем не чувствовал собственного тела, а там, где чувствовал, оно нещадно болело.
Когда заскрипела дверь его камеры, он попытался перевалиться вперед и хотя бы сесть на пятки, чтобы в случае чего быть готовым к немедленным действиям. Выяснилось, однако, что ни о каких немедленных действиях и речи быть не могло. Конан попросту упал на колени. Его шатало. Он чувствовал себя совсем беззащитным.
Сводчатый потолок был очень низок; даже если бы Конан сумел встать, он не смог бы выпрямиться. Дверь же и вовсе едва достигала половины его роста. Она со скрежетом приоткрылась, пожилой тюремщик привычно согнулся и проник внутрь.
– Твоя еда, раб! – сказал он, опуская возле двери два подноса. – По великодушному соизволению царя я принес тебе вино и окорок с высочайшего стола. Мне велено развязать тебе руки и проследить, чтобы ты наелся досыта. Только учти, без шуток! – И тюремщик подобрался к Конану, держа на отлете короткий блестящий клинок. – Когда поешь, тебе дадут вымыться и одеться, дабы ты достойно послужил Его Величеству!
Конан, пожалуй, сделал бы попытку грохнуть стража и вырваться на свободу, но тот просто перерезал его путы и тотчас выкатился наружу. Пока пленник освобождался от веревок, дверь закрылась и снаружи лязгнул засов. К тому же пошевелить измученными руками оказалось очень непросто. Каждое движение порождало волну судорожной боли. Когда суставы начали более-менее нормально сгибаться и разгибаться, Конан подполз к двери и занялся едой.
Хваленый окорок с царского стола, как ему вскоре пришлось убедиться, достиг тюремного подземелья отнюдь не в полной сохранности. Верно, баранина была неплохо приготовлена и разделана... но после этого в нее явно запускали зубы все, кому было не лень, – от поваров до последнего конюха. Конану пришлось немало потрудиться, обгрызая жалкие остатки жира и хрящей, а потом – высасывая застывший мозг. Пустую кость он взвесил на руке, соображая, не оставить ли ее в качестве оружия. Для дубинки она была слишком тонкой и легкой, для кинжала – недостаточно острой. Конан отшвырнул кость. Короткое движение вызвало такую боль в плече, что пришлось опять его растирать.
Еще на подносе обнаружился грязный кусок черствого хлеба и глиняная кружка вина. Это последнее представляло собой пакостную смесь отстоев самого разного свойства. В мерзкой кислятине густо плавали хлопья.
На другом подносе стояла деревянная чаша с надушенной первоцветом водой для умывания и лежала свернутая одежда. Конан с сомнением понюхал воду и счел ее достаточно чистой для мытья, но слишком загаженной духами для того, чтобы ее пить. Он принялся умываться и отскребать с себя грязь со всей тщательностью, какую позволяла тесная каморка. Его собственная одежда была изорвана в драке и перепачкана тюремной грязью. Он скинул ее и натянул новую – накидку без рукавов, скроенную из зеленого шелка, и красный кушак из хлопкового полотна.
Конану одеяние не понравилось – уж очень веселенькое и легкомысленное. Однако делать было нечего, и киммериец только пожал плечами. Скоро узнаем, в какую игру они тут играют. Вне всякого сомнения, впереди его ждали опасные испытания. Умом Конан это понимал, но особого беспокойства не испытывал. Его больше волновало, удастся ли удрать! На воле у него оставались кое-какие недоделанные дела, – в частности, возвратиться в Осгарову халупу, поймать мерзавца и башку ему раскроить за предательство. Ведь это Осгар так хитроумно сдал его кладбищенской страже!..
При мысли об этом Конан сжал кулак и гулко треснул им по ладони, не обращая внимания на боль в помятых запястьях.
В скором времени по ту сторону двери опять началась какая-то возня. Потом дверь отворилась.
– Ну вот и чудненько!.. – проквакал дряхлый тюремщик. – Наш гость сыт и принаряжен, как велит благородный шемитский закон. Значит, наш гость готов принять участие в дворцовых игрищах. Именем царя, выходи, ты!..
Конан выскочил наружу гораздо проворнее, чем того хотелось бы тюремщику. Но быстрота киммерийца пропала втуне: старик уже укрылся за спинами двоих могучих стражей в посеребренной броне. Плечи здоровенных молодцов почти перегораживали коридор. Один был чернокожим из Куша, другой – курчавобородым шемитом. Они нацелили на Конана короткие копья и, покалывая ими, погнали пленника перед собой. Так быка гонят на бойню.
Босоногий варвар шел молча и только сутулился, чтобы не чиркать по потолку головой. Коридор явно не был рассчитан на могучий рост северных уроженцев. Маленькая процессия добралась до крутой винтовой лестницы, где ждало еще двое охранников, и Конан без пререканий зашагал наверх по ступенькам. Когда в двух пальцах от твоей спины покачиваются отточенные, как бритвы, бронзовые острия, охота спорить пропадает как-то сама собой.
Скоро тюремные казематы остались далеко позади. Конана вели коридорами и анфиладами царского дворца Абеддраха – громаднейшего здания из камня и кирпича, творения замечательных зодчих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91