Опираясь на длинный посох, мерцающая сфера на верхнем конце которого показалась киммерийцу знакомой, человек, походящий на глубокого старика, обозревал поле битвы, не обращая внимание на просьбы двух своих воинов, чьи головы тоже мелькали за зубцами башни, не рисковать и пригнуться. Высмотрев все, что ему было нужно, старик направился к лестнице.— Моджурна! Так вот где прятался этот дьявол! — Конан от волнения так сжал плечо Бабрака, что тот вскрикнул от нешуточной боли.— Это он, собственной персоной, Верховный Шаман и вдохновитель восстания хвонгов! Я однажды уже видел его. Все! Нужно немедленно штурмовать их лагерь!— Как прикажете, сержант. — Достаточно выдержанный, чтобы не показать страха, Бабрак все же позволил себе высказать свое мнение. — Дело твое, Конан, но мы рискуем, если разорвем строй перед численно превосходящим противником.— И здорово рискуем, приятель, — согласился Конан. — Но учти, что на чашу весов положена возможность покончить с этой войной одним ударом! Решено. Лучшие бойцы пойдут в прорыв. Ты, Бабрак, встанешь слева от меня.Взмахнув окровавленным ятаганом, Конан вновь привлек внимание солдат диким ревом, а затем крикнул:— Туранцы! Внимание, перестраиваемся в клин! За мной, на штурм лагеря! И годовое жалованье тому, что убьет этого мерзавца — Моджурну!Слова киммерийца произвели сильное впечатление на его подчиненных. То ловя на себе опасливые взгляды, то слыша обрывки восторженных криков, великан-северянин встал во главе нового строя.— Убейте Моджурну, ребята! Не дайте ему уйти! За Тарима и Йилдиза — в атаку!..Стремительная машина смерти пришла в движение. Сами джунгли, казалось, были готовы расступиться перед сверкающими, разящими клинками и сносящими все на своем пути щитами. Словно тяжелая галера, разогнавшись, неслась по волнам зеленого моря. Из глоток солдат вырвалась боевая песня. Ее слова были древнее, чем заветы Тарима, чем сам Туран. Из глубины веков, из мрака первобытных пещер неслись эти слова, древние и вечные, как сама война. Подчиняясь ритму песни, колонна туранской пехоты набирала скорость и неслась к своей цели. Вот уже противостоящие толпы мятежников не выдержали этого натиска и, расступившись, стали отходить, а вскоре и побежали. Конечно, легковооруженные хвонги двигались быстрее клина туранцев, но сейчас никто и не собирался преследовать их по одному. Главным преимуществом на этот момент стало то, что хвонгские лучники перестали осыпать туранцев стрелами.Конан сражался, словно разъяренный демон. С невероятной частотой сыпались удары его клинка, разящего не защищенные доспехами тела противников. Конан понимал, что не имеет права задержаться ни на мгновение, чтобы не сбить с ритма весь строй.Многие мятежники, еще вчера мирные селяне, не успели сообразить, что происходит, и отступить с пути чудовищной машины смерти. Подпираемые сзади другими, подчас тревожно поглядывающими через их плечи соплеменниками, они умирали, даже ни разу не подняв оружие в сторону Конана и его закованных в броню товарищей.Другие же повстанцы, в основном охотники-хвонги, вели себя совершенно иначе. Еще перед боем они нажевались лотоса, чтобы сделать свое тело нечувствительным к боли. Их кривые ножи, сверкавшие в воздухе, были постоянными спутниками их жизни. Хвонги даже привязывали свои клинки к запястьям, не расставаясь с ними и во сне. Эти воины были готовы к смерти и к тому, чтобы дорого продать свою жизнь. Руки и ноги многих из них были крепко перетянуты тонкими веревками. Надеваемые непосредственно перед боем, они служили чем-то вроде заранее наложенного жгута, позволяя хвонгам продолжать сражаться даже тогда, когда другой человек давно рухнул бы от тяжести ран и потери крови.Встречаясь с таким противником, Конан был вынужден сделать два, а то и три удара своим ятаганом или сверкавшим в его левой руке длинным, отточенным как бритва кинжалом. Раненые, искалеченные хвонги валились на землю под ноги туранцам, но даже оттуда пытались достать их клинком или хотя бы зубами, отказываясь признавать свое поражение.Яростный натиск Конана был достойно поддержан его товарищами. Никогда раньше Бабрак не орудовал копьем с такой силой и упорством, как в этом бою. Остальные туранцы тоже храбро держали строй, стараясь достойно поддержать атаку командира. Но все же не все могли выдержать такую нагрузку долго. Мало-помалу туранский клин стал растягиваться, становясь похожим на копье. Время от времени то один, то другой пехотинец выпадал из строя на флангах и оказывался в неравном бою со множеством наседающих противников. Стоило такому солдату оторваться от своих хоть на несколько шагов — и его скорая смерть становилась неминуемой. И таких несчастных, не выдержавших темпа атаки и павших под градом вражеских ударов, становилось все больше.И все же строй по инерции ворвался в лагерь. Последняя шеренга защитников была разорвана окровавленным острием живого клина.— Перекрыть все ворота! — раздалась команда Конана. — Обыскать развалины и шатры! Моджурна стар и слаб. Он не мог уйти далеко!Задыхаясь, рискованно опустив оружие, чтобы дать отдохнуть мышцам плеч, Конан и Бабрак продолжали бок о бок преследовать защитников лагеря, мало кто из которых был в настроении сопротивляться им. Хвонти врассыпную бросались из-за камней, на которые с тяжелым хрипом вспрыгнули киммериец и его туранский товарищ.— Конан… а как же колдовство Моджурны? — задыхаясь, спросил Бабрак. — Он не может каким-нибудь заклинанием изменить ход боя?— Не думаю, — буркнул Конан, вспарывая мечом холст одного из шатров, в котором оказались лишь пустые солдатские постели из одеял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80