И в то же время были ученые типа Матео, которые видели свою работу в составлении кусочков одного целого, поиска одной-единственной истины, которая была редкой, хрупкой вазой, требующей аккуратной, точной работы и совокупного подхода.
Торопить такого человека было бы преступлением. И более того, не следовало вести себя как адвокат, допрашивающий свидетеля. Джереми, не знавший этого правила, начал тут же задавать вопросы:
– Вы когда-нибудь слышали имя Фабрици?
Джереми совершенно не был готов к тому, что Матео посмотрит на него с превосходством и одновременно с непостижимым терпением.
– Разумеется, – пробормотал Матео, не собираясь вдаваться в разговоры на эту тему.
Джереми посмотрел на меня умоляющим взглядом, а я попыталась жестами дать ему понять, чтобы он немедленно замолчал, но Матео, увидев наши сигналы, тут же заговорил веселым тоном.
– Вы, наверное, профессор из Америки? – обратился он ко мне, возвращаясь к исследованию картины.
Его тон говорил о том, что он придерживается принципа сдержанного и терпеливого отношения к людям молодым, не менее умным и образованным, но дерзким и торопливым в силу возраста и отсутствия опыта.
– Нет, – ответила я. – Я занимаюсь историческими исследованиями для кинематографа. Но мне часто приходится общаться с профессорами.
В ответ Матео лишь кивнул и подвинул картину ближе к свету.
Доктор Матео был известен прекрасной интуицией и точными теориями. И когда после очередной серии бормотаний он попросил сделать рентгенограмму картины, я с готовностью согласилась. Когда он покинул комнату, Джереми едва держал себя в руках.
– Это не навредит картине? – требовательно спросил он. Я покачала головой. – Он же просто сумасшедший. Он даже не сказал нам, стоит что-то эта картина или нет.
– Он просто не торопится с выводами, – ответила я. – Спешка ему совсем не помощник. Разумеется, он знает, кто такой Фабрици, но не хочет давать оценку, пока не будет уверен, что это именно он.
– Ты думаешь, это может быть кто-то другой? – настаивал Джереми.
– Возможно, копия, а возможно, и бессовестная подделка, – предположила я. – Не знаю, что у него в голове, но, поверь мне, он ведет себя словно ищейка, напавшая на след. Может показаться, что он не выглядит абсолютно восхищенным, но он действительно под впечатлением.
Нам не пришлось долго ждать возвращения доктора Матео. С присущей ему аккуратностью он положил картину на стол и снова куда-то удалился.
– Ну и куда он отправился на сей раз? – проворчал Джереми. – Пообедать, наверное?
Отсутствовал доктор Матео довольно долго. Вернувшись со снимком, он положил его на столик, словно врач, собирающийся поставить диагноз своему пациенту, и посмотрел на нас с Джереми. Заметив на наших лицах тревожное ожидание, он улыбнулся.
– Доктор, – мягко обратилась я к нему, – у вас сложилось мнение о том, что же это может быть?
Доктор Матео походил на маленького мальчика, который собирается показать то, что он нашел.
– Смотрите сами, – он протянул нам снимок, – вот на эти фигуры на заднем плане. Они не очень-то хорошо прописаны. Видите?
Не дотрагиваясь до снимка, Матео мизинцем обвел контуры фигур на заднем плане. Они были довольно нечеткими и с первого взгляда походили словно бы на пряди волос, небрежно попавших на пленку, или просто на какие-то царапины. Но вскоре мы поняли, что это фигуры, то ли смазанные, то ли стертые, будто художник передумал и решил нарисовать Мадонну и младенца заново, с другого угла.
– Это, я думаю, предварительные наброски Мадонны и младенца. Видите, что лицо Мадонны повернуто немного под другим углом? А как она сидит? Ее руки и положение младенца? Даже задний фон несколько переделан – окно немного шире. Видите?
Я увидела едва заметные очертания рук и головы, а приглядевшись еще тщательнее после того, как доктор Матео указал, на что смотреть, разглядела фигуру младенца. Она все отчетливее проявлялась предо мной, будто художник здесь и сейчас делал наброски своего будущего шедевра.
– Я вижу. Да, вижу, и что это значит? – воодушевленно спросил Джереми.
– Если бы это была копия, – спокойным, размеренным голосом сказал доктор Матео, – не думаю, что мы увидели бы наброски, написанные под другим углом. К тому же, посмотрите, даже наброски сделаны с исправлениями. А тот, кто делает копию, просто срисовывает то, что видит, он не творит, не подбирает нужный образ.
– Значит, это оригинал? – спросил Джереми устрашающе тихим голосом.
Доктор Матео медленно поднял голову, будто проснулся ото сна.
– О да, дорогой вы мой, – сказал он, – это определенно оригинал. И не думаю, что кто-нибудь поспорит с этим.
– Не знаю, как насчет Фабрици, – сказала я, – был ли он настолько популярен, чтобы иметь учеников. Я просто размышляю, понимаете, о художнике эпохи Возрождения с его работой периода конца пятнадцатого – начала шестнадцатого века. Я изучала этот период довольно детально, я занималась семьей Борджиа.
– О да, испанцы. Вы называете вполне точные даты. Значит, вы знаете и то, с кем мог работать этот художник. – Матео хитро посмотрел на меня. – Фабрици было интересно работать с Людовико Сфорца в Милане, например.
– Который был дядей первого мужа Лукреции Борджиа, – сказала я, обращаясь к Джереми, вспоминая биографию Лукреции. – Но все ее семейство мечтало избавиться от ее мужа. Такова политика. И она скорее всего успела предупредить его, потому что вскоре он исчез. Ее второму мужу не повезло так же, как и первому. На него напали однажды в темной аллее, он выжил, но вскоре все равно умер. Когда он уже поправлялся, его убили прямо в собственной постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88